Директриса славилась умением читать мысли.
— Не боги горшки обжигают! А то показывают нам новаторов по телевидению — старики, из прошлого века. А ты у нас вон какая невеста! Ну, все мы с тобой обсудили — иди, некогда, отчет надо писать...
Завуч пропустила вперед Анну Семеновну, осторожно прикрыла за собой дверь. Бросила Марье Петровне внушительное: «Туда никого!» — и вышла вслед за Анной Семеновной в коридор.
Секундная эйфория прошла, Анна Семеновна была уже в полном отчаянии.
— Что вы наделали! Зачем вы рассказали? Ведь ничего еще нет! Мы в самом начале... И что такое один пример? Нужно — сто, тысячу! Нужно обобщение!
— Голубушка, Анна Семеновна,— завуч обняла ее за талию,— нужно помочь школе. В докладе нас определенно разругают. Потом из плохих не выберешься!
— Но за что? Обыкновенная школа, не лучше, может быть, но и не хуже других.
— Да, конечно, но есть основания для тревоги, есть... Как посмотрит районное начальство. Могут воспользоваться предлогом — снять. Теперь модно. А ведь директор работает на износ. В общем, поймите, голубушка, ваше выступление на совещании призвано уравновесить, так сказать...
— Но что я буду говорить?
— Поймите, никто не требует глобального обобщения. Вы выступаете в порядке обсуждения. Не спорить, не опровергать. Поставить вопрос о методах работы классного руководителя, о необходимости пропагандировать не только новаторов-предметников, но и новаторов-воспитателей. И так, знаете, будто между прочим, рассказать... не навязывая собственный опыт,— он и вправду короток! — об одном случае с одним отстающим учеником, которого все, и классный руководитель в том числе, сочли безнадежным...
Завуч умела успокаивать. Слушая ее тихий, ровный голос, Анна Семеновна уже стала думать о том, что, пожалуй, действительно ничего плохого в таком выступлении нет, что, напротив, полезно возбудить интерес к заботам классного руководителя, и многие в зале будут ей благодарны... А если она попутно заявит о себе — что ж, удача любит смелых, бежать от нее глупо...
Возвращаясь в учительскую, Анна Семеновна прикидывала ближайшие шаги...
14.
Между тем подготовка Пушкинского праздника шла своим чередом. Лаптев передал Юре список стихов для чтения на празднике. Саша плакатным пером переписал их на большом листе и вывесил рядом с классной газетой.
Сразу же возникло осложнение: большинство выбрало самые известные и самые короткие — на одно стихотворение оказалось по два, три исполнителя, на «Во глубине сибирских руд»... сразу семеро! Юра пытался распределить остальные, уговорить... Ребята стояли на своем. Обратились к Анне Семеновне. Она пожала плечами:
— Я говорила Андрею Андреевичу: назначайте сами — кому что. А он все на доверии. Пускай он и решает.
Лаптев неожиданно обрадовался: превосходно! прекрасный повод! об этом на первом же уроке! нет, ждать нельзя — сегодня же, после уроков...
Анна Семеновна задержала класс. Лаптев вошел с неизменным пузатым портфелем под мышкой. Сияющий. Уронил портфель на стол и торжественно произнес:
— Дети, к вам пришел Пушкин!
Мгновение держалась тишина. Класс дружно грохнул. Лаптев снял очки, осмотрел все свои пуговицы, растерянно улыбнулся. Смеялись все. Даже Анна Семеновна раскачивалась на стуле.
Но тут, естественно, вскочила Илонина и, сощурив глаза, обрушила на класс громы и молнии.
Она что-то еще кричала, но в поднявшемся шуме разобрать было невозможно.
Наконец, пошептавшись с соседями, поднялся Толик.
— Славяне, тихо! — И, дождавшись относительной тишины, обратился через весь класс к Илониной: — Госпожа первая дама полной, даже переполненной средней школы! Если вы такая сознательная, то почему же вы сами не записались ни на одно прекрасное произведение любимого поэта? — Толик кривлялся, заламывал руки, что вызывало всеобщий восторг и одобрение.— Объясните, пожалуйста, недостойным неучам и как вы там нас еще обозвали...
Класс с радостью ожидал взрыва. К общему удивлению, Илонина покраснела и еле слышно проговорила:
— Я записалась... Не письменно, я заявила...
— Кому заявила? — Толик принял тон следователя.— Громче, Илонина!
— Шубину...
— И что же? Пожалуйста, поближе к микрофону! — не унимался Толик.
— Я просила пока не говорить... не объявлять...
— Тэк-с, очень интересно. Поч-чему, Илонина?
— Потому что... никто не хочет быть... Самозванцем...
— Боже мой, какая трагедия! Какая несправедливость! — И, галантно изогнувшись, предложил: — Я к вашим услугам, мадам!
Все это могло продолжаться бесконечно. Ребята после целого учебного дня от души веселились. Но Анна Семеновна увидела страдания на лице Лаптева.
— Ну все! — сказала она решительно.— Толик, ловлю тебя на слове. Сцену у фонтана готовишь вместе с Таней. Так что у нас основные номера распределены. Вот только несколько исполнителей на одно и то же стихотворение...
Лаптев оживился:
— И прекрасно!
— Слушать одно и то же подряд... И Пушкин может надоесть!
— Надоесть?! — Лаптев схватился за голову.— Да это же самое интересное! Ах, ну как же вы не понимаете... Вы! — Он был в отчаянии.— У каждого своя жизнь, и каждый выразит в стихотворении свое.
Анна Семеновна искренне удивилась:
— Но в этом стихотворении «Во глубине сибирских руд» Пушкин говорит нечто вполне определенное, и все семеро исполнителей будут выражать это пушкинское, а не свое. Как же иначе?
— Так нельзя... Вы же математик, а математика — это полет души! Чувство единства всего сущего! Вы обязаны меня понять...
— Минуточку! Спустимся на землю. Математическая формула допускает только одно-единственное толкование. Это стихотворение я тоже когда-то проходила в школе...
Лаптев часто закивал головой.
— Проходили, проходили... Все проходят... Мимо проходят! А я вам сейчас его прочитаю, и вы мне скажете, что такое определенное высказал Пушкин. Хотите?
— Да! — сказала Анна Семеновна и подмигнула ребятам.
Лаптев попятился к доске, задрав подбородок, уставился незряче на класс и стал читать:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье,
Разбудит бодрость и веселье,
Придет желанная пора:
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут — и свобода
Вас примет радостно у входа.
И братья меч вам отдадут.
Лаптев читал хорошо — просто, внятно, без подвывания, подчеркивая размер и рифму. Кончил, помолчал. Как бы возвращаясь в класс, увидел Анну Семеновну, удивился, вспомнил:
— Ах, да! О чем оно?
Анна Семеновна улыбнулась, снова подмигнула ребятам.
— Экзамен? Что ж, яснее ясного: терпите и надейтесь, свобода придет.
— Пушкин ободряет.
— Конечно.
— Превосходно! Великолепно! — Лаптев, довольный, потер руки.— А после?
— Не понимаю.
— Ну, придет свобода и что они станут делать?
— Жить! Разве мало?
— Много. Колоссально много! Только что под этим понимать... Вы-то сами как понимаете?
