— Ты что, мама?
— А твой долг перед людьми?!
— Чего? — Он даже не понял.— Я ни у кого не одалживал...
— Тебя вырастили, воспитали, кормят, одевают, учат...
— А-а, вот про что... Наша директорша об этом на каждом собрании долдонит. Долг, долг — надоело! Как будто я просил меня рождать!
— Сашка, оглянись вокруг! Я не привожу в пример твоих родителей, они для тебя не авторитет. Но возьмем семью, в которой ты только что был. Отец и мать строят дома для людей. Юра общественник — вечером дома делает стенгазету для школы... Не для себя, для других надо жить!
— Хвастуны они!
— С чего ты взял?
— Знаю.
— Нет, ты объясни.
— Нечего объяснять. Хвастуны!
— Ну, знаешь, обзывать ни с того ни с сего... Ты и спорить-то не умеешь. Ничего не умеешь! Как ты будешь жить? Мы с отцом стареем...
— За себя вы с папой не беспокойтесь: заработаю и прокормлю.
— Ну, Сашка, какой ты еще ребенок! — рассмеялась Софья Алексеевна.
Они постояли, помолчали. Софья Алексеевна взяла сына под руку — вон какой уже вымахал! — и они пошли к дому.
11.
Когда гости ушли, едва за ними захлопнулась дверь, Станислав Леонардович обратился к сыну:
— Не понимаю, зачем тебе понадобился этот обалдуй? «Хочете»! — Он скривил рот.— Интеллигенция!
— Ты не забудешь! — зло сказала Полина Георгиевна.— Мальчик растерялся, смутился... Можно и простить.
— Ну, не злись,— примирительно сказал Станислав Леонардович.— Я же не против. Маманя у него вполне симпатичная пампушечка... Юра, решил задачку?
Юра, внимательно поглядывавший то на отца, то на мать, встрепенулся:
— Конь на f6.
— Верно, молодчага.— Станислав Леонардович поймал за руку жену, убиравшую со стола.— Полинька, за последний проект мне грозит премия... Главный сегодня на совете объявил.
— Поздравляю,— равнодушно сказала Полина Георгиевна.
— Тебе на булавки...
Она мягко высвободила руку, не ответив, ушла с подносом в кухню. Станислав Леонардович проводил ее долгим взглядом. Решительно встал.
— Ты хотел дать мне новую задачу,— напомнил Юра.
Станислав Леонардович некоторое время пристально смотрел на сына.
— Вот так, Георгий Станиславович,— сказал он,— никогда никому не открывай душу — наплюют! Пойдем, покажу эффектную жертву фигуры...
Комната опустела. Теперь жизнь шла где-то рядом. Здесь же воцарилась тишина, в которой жило лишь прошлое. Автору с его необузданным воображением так и мерещатся за столом тени стариков с белыми гривами. У каждого за спиной десятки лет каторги, одиночки в казематах. И гордые мечты о грядущем братстве людей. Вот они и попытались воплотить братство в этой общей столовой, в которой ныне остались только тени... Как жили они в этом своем общежитии? Не переругались ли, не перессорились ли и не разбежались ли отсюда в отдаленные комнатушки и уголки? А может быть, доживали свой век вместе, удовлетворенные спецпайками и спецордерами, горячо обсуждая за этим столом события, на которые ни поглядеть, ни повлиять уже не могли? И были среди них оптимисты, которые радовались каждой тачке земли на стройке Днепрогэса. И были пессимисты, которые во всем прозревали измену идеалам.
А жизнь шла. И коммунистическая столовая уже давно переоборудована в отдельную квартиру рядовой семьи Прокоповичей. И идет в ней самая рядовая жизнь...
12.
Первым удивился географ. Рассказывая о сибирской нефти, прервал себя, воскликнул безнадежно:
— На какой реке стоит Тюмень, вы, конечно, не знаете!
— На Туре!
Петр Иванович обернулся к классу. Все смотрели на Сашу.
— Шубин?
А когда выяснилось: Шубин вдобавок знает, что Тура впадает в Тобол, а Тобол — в Иртыш, а Иртыш — в Обь, брови Петра Ивановича выстроились домиком и он даже как-то пискнул:
— Шубин, ты что, бывал там?
Саша отчего-то покраснел.
— Да нет, прочитал... По Туре лес сплавляют. Молевой сплав... Стволы тонут, застревают, гниют... Если Тура обмелеет, будет плохо для Тюмени, для населения, для нефти...
— Оказывается, ты грамотный! — подозрительно проговорил Петр Иванович и подошел поглядеть, нет ли на Сашином столе какого-нибудь справочника. Нет! Поразительно!
А получилось так, что, возвращаясь от Прокоповичей, где они с Юрой готовились к уроку географии, Саша в резиновых сапогах, ватнике и ушанке взобрался на верхотуру буровой вышки. Оттуда он и разглядел в розовой морозной дымке берег реки... Дома, не раздеваясь, бросился к шкафу с энциклопедией. И долго потом путешествовал по Туре на плоту, перебираясь через пороги, огибая утесы...
В те дни страна бурно обсуждала проект поворота северных рек на юг. Петр Иванович в учительской вел ожесточенные споры с преподавателем физики Лещинским. Петр Иванович не допускал никакого вмешательства в географию. Физическая карта — святыня! Человек уже достаточно изуродовал лик земли, хватит! А Лещинский язвил: давайте отменим физику, химию, прогресс, вернемся в пещеры. «Нет,— говорил он,— вмешаться! Радикально! Разум дан человеку, чтобы улучшить природу. Природа слепа! Миллиарды лет проб и ошибок, чтобы дать нам сегодня дурацкую планету, на которой и жить-то негде — больше воды, чем суши. А суша? Ледяные шапки, бесполезные скалистые горы, мертвые пустыни и, наконец, реки, которые текут совсем не туда, куда нужно... Все менять! Заново кроить планету!»
Петр Иванович хватался за голову: варвар! его нельзя впускать в школу!
А учительницы вокруг посмеивались и подначивали, развлекаясь, пока не призывал звонок.
Петр Иванович выскакивал из учительской красный, кипящий, и в классе, объясняя очередную тему, продолжал, по сути, заочный спор с Лещинским. Ребята это знали и были, естественно, на стороне физика. Еще бы! Разрушать! Менять! Создавать заново! Куда заманчивее, чем молитвенные восторги географа. Петр Иванович это видел, страдал и злился. Двойки по географии так и сыпались.
Вот почему выступление Шубина его потрясло. Боясь поверить, он спросил, будто невзначай:
— Чем тебя заинтересовала эта речушка?
И то, что услышал, пролило бальзам на истерзанную географическую душу.
— Вы рассказывали о тюменской нефти... Хотелось представить, какая там жизнь...
Петр Иванович победно оглядел класс:
— Изучение географии с воображением — это образец познания. Образец! — И вывел в журнале жирную пятерку.— Давай дневник!
Дома Саша по рассеянности оставил дневник на обеденном столе. Случайно дневник раскрылся сам собой на географической пятерке. Родители ничего ему не сказали. Но к ужину мама испекла пирог с капустой. Папа весь вечер был в превосходном настроении и осторожно подшучивал над маминой полнотой; мама снисходительно улыбалась.
Весь следующий день класс потешался, задавая Саше различные географические вопросы. Особенно усердствовали Толик и Женя — их Сашина пятерка просто взбесила. Саша обиделся и не отвечал. На большой перемене ребята окружили Сашу, и длинный, тощий Толик стал выламываться на общую потеху.
— Уважаемые географические олухи! — обращался он к толпе, встречавшей каждую «остроту» гоготом.— Выдающийся путешественник нашего времени Александро Цезарини, путешествуя во сне, обнаружил, что под ним мокро, и понял, что плывет по реке Туре...
У Саши зашумело в голове, он ринулся на Толика. Тот увернулся, и удар достался другому. Кто-то с грохотом свалился, кто-то закричал. Еще минута — и началась бы свалка. Неожиданно рядом с Сашей вырос Юра. Он обнял Сашу за плечи и в наступившей тишине спокойно сказал:
— Толя, неужели ты не понимаешь, что ребята смеются не над Шубиным, а над твоей глупостью?
Толик ошалело огляделся по сторонам; при этом вид у него был действительно идиотский — ребята с готовностью расхохотались.
Через несколько дней Шубин на уроке физики у доски решил довольно сложную задачу, к удивлению Лещинского и всего класса. Накануне они с Юрой перерешали множество подобных. Когда он возвращался на место, его проводили почетной тишиной. Один лишь Толик наполовину презрительно, наполовину растерянно пробормотал без адреса:
