— Княжич… ох, простите, граф, — кинулся мне навстречу старый слуга. — Как вы себя чувствуете? Напугали вы нас, слов нет.

— Все уже хорошо. Как видишь, выспался и пришел в себя. Так трогательно, что ты обо мне беспокоишься, Прохор.

— Дык я ж вас мальцом еще знал, на руках качал, бывалоча. Как не волноваться-то? Вы же вдруг лицом посерели, да и прилегли прямо на крыльце. Мы с Глафирушкой, завидев это, позвали служителей местных, да и занесли вас внутрь. Они тоже очень все за вас переживали: родных хоронить это вам не фунт изюму. Тот чтец, что молитву Всесоздателю приносил, отдельно за вас еще два часа начитал, чтобы пробуждение легким выдалось.

— Так и вышло, — улыбнулся я, понимая, что без вмешательства мачехи тут не обошлось.

Угу-ага, в месте, где каждый лишний чих без пожертвований не обходится, стали бы по собственному желанию еще молитвы за просто так произносить? И да, я до сих пор не понимаю принципов, на которых держится религия, но то, что механизмы для защиты от некромантских практик они используют действенные — это неоспоримый факт.

И кстати. Маша — Иная. Но ее здесь приняли и никак не отметили каким-то особым отношением. Еще один факт в копилочку. Видимо, местные служители разницы для постояльцев не делали. Не видели? Или просто не считали нужным разделять по этому принципу? Вот тоже вопрос.

Глафира меж тем успела сменить платье на менее траурное. То есть черное, но… немного фривольное, несмотря на полное отсутствие рюшей, кружев и прочих украшательств. Просто вот есть просто платье — а есть маленькое черное платье. И мачеха сегодня выбрала именно второй вариант. Бархатное, облегающее, с косым подолом, спускающимся до правого колена и выгодно открывающим левое бедро.

Мария стойко пыталась ей противостоять в образе милой селянки. Белое платье в цветочный принт из тонкой ткани с юбкой-солнце, собранное на поясе тоненьким ремнем, и белые же босоножки. Вот опять же: еще один пример в копилку про полное отсутствие эмпатии. Что у меня, что у Глафиры сегодня черный день. Мы провожали своих близких. Мы явно не настроены веселиться. Как бы стоило разделить наше настроение, но… И я ведь до сих пор не могу сказать: это вот конкретно Василькова такая из дуба рубленая, или же все Иные ребята специфические? Черт дери, мне нужны статистические данные, а не вот эта рваная выборка из тех, кто попался мне в объектив, грубо говоря. Сами по себе Иные не столь интересны, как то, что кроется за ними. И да, вполне возможно, это действительно какое-то заболевание, изменяющее мозг настолько, что он начинает действовать, оперируя цифровым кодом.

Но если так, значит, Маша — больна?

Я бросил быстрый взгляд на девушку. Ну нет, выглядит здоровой и собранной. Похоже, успела оценить наряд Глафиры и теперь пытается сообразить, кто из них двоих в моих глазах окажется самой-самой.

Суки в ботах! Ну зачем устраивать этот экзерсис тогда, когда мне тупо хочется поесть, поспать и свалить отсюда подобру-поздорову?

Так. Успокойся и соберись. Тебе было семьдесят пять в прошлой жизни. Прибавь нынешние восемнадцать. Итого девяносто три. А ты всё пытаешься упасть в реакции, присущие лишь юношеству.

Да вались оно конем, я нынче и есть молодой организм с соответствующими гормонами и реакциями на происходящее! Голова головой, а чувства чувствами! И я отдаю себе отчет в том, что вполне не прочь оприходовать Глафиру в ее спальне, а затем продолжить ночь в опочивальне Васильковой. Но — нет. Секс — это власть. И глупо думать, что только со стороны мужчины. Побывав со мной, обе барышни могут решить, что у них появилась волшебная кнопка, нажав на которую они получат всё, что желают.

Нет. Черт дери, я в первую очередь исследователь, которому по странной прихоти судьбы дана возможность выявить и изучить аномалию. У меня сложившийся крепкий иммунитет на девиц, которые за счет своих природных данных пытаются пробить свой личный потолок. Барышни, я вам не социальный лифт, простите. Секс — изумительное времяпрепровождение. Вот ни слова против не скажу, знаю толк и всё прочее. Но в последние лет этак тридцать пять я стал особо щепетилен. Не надо разменов, типа я тебе ночь любви, а ты мне легкий проход в когорту дипломированных специалистов. Бесит. И вот даже не тогда, когда это честно декларируют. Там как раз понятно: да-да, нет-нет, либо сошлись, либо увы, не обессудьте. А вот когда хотят от тебя определенных вещей, маскируя это под знаком любви и привязанности…

Я трижды! Сука, трижды был женат. Разумеется, на своих студентках. А где я еще, по-вашему, мог найти себе супругу, если практически все время проводил в стенах университета?

С первой расстались быстро, поскольку поняли, что не совпадаем ни в чем от сексуальных предпочтений до бытовых привычек. Хорошая была девочка, жаль, не моя совершенно. Мы еще долго потом переписывались, пока она не вышла второй раз замуж и не заимела разом малышей-близнецов.

Со второй пришлось пободаться: там по мою душу пожаловала барышня-хищник, желающая урвать что ни попадя малой ценой. Когда я понял, куда ветер дует, не поскупился нанять хорошего юриста, специализирующегося на семейных вопросах. Было дорого и больно, но меня подспудно грело чувство, что дамочка осталась ни с чем.

Третья… Ох… Двадцать пять лет под одной крышей это много или мало? Мы буквально вросли друг в друга, стали настолько взаимно привычны, как будничная деталь интерьера. Двое взрослых детей, каждый из которых завел собственную семью и грозился вот-вот порадовать нас внуками. И вот внезапно, буквально как гром с ясного неба прозвучали ее слова, что она хочет провести вторую половину жизни не так, как раньше.

Я не понял. Я долго с ней разговаривал, пытаясь выяснить, отчего и почему. Других мужчин у нее не было. Это я своими методами определил в первую очередь. Моей жене реально требовалась перезагрузка. И мне в ее новой жизни места не было.

Можно ли считать это предательством? Вряд ли, учитывая то, что она первая пришла ко мне с предложением расстаться. Наши дети заняли позицию: родители, вы там разбирайтесь сами, нас не втягивайте, у нас свои интересы. Ну, их тоже можно понять как бы.

Возможно, произойди эта ситуация чуть раньше, я бы навалился на нее всей мощью своего аналитического аппарата. Вычленил бы ключевые узлы, воздействовал бы точечно, что-то поменял, исправил, улучшил, но…

Я не хотел ничего этого делать. Просто наблюдал будто бы со стороны, как рушится моя привычная жизнь. Как жена каждый вечер, когда я прихожу с работы, ощетинивается примитивными защитами от ментального воздействия, явно опасаясь, что я залезу к ней в мозги и лишу свободы выбора.

Вот это и было самое обидное. Я никогда не позволял себе редактировать эмоции и мысли близких людей. Считайте это личной гигиеной. Я не любитель оживших кукол, скажем так. А мой самый дорогой до недавнего времени человек всячески демонстрировал мне, что подозревает меня в чем-то непотребном. Тогда-то я и понял: всё, баста, карапузики. Живи один, раз уж такое дело. И бог им всем судья, твоим бывшим.

— Валерьян! — вдруг с явным испугом на лице обратилась ко мне мачеха, оторвав взгляд от дальфона. — Асатиани где-то рядом! Он прилетел сюда!

— Спокойно. Что значит Асатиани прилетел сюда?

— Вот его страница. Он только что сделал пометку, что находится в аэропорту неподалеку от Ипатьевска.

— Вот пусть там и остается. Тебе-то что до этого?

— Но он…

— Глафира, выдохни и успокойся. Леван прекрасно знал, что ты живешь в поместье неподалеку от Ипатьевска. Но он понятия не имеет, на что ты успела сменить эту дислокацию. Пока выяснит, где именно ты находишься, пройдет время. Опять же: богомолье — вещь специфическая. Если человек в это время не хочет видеть посетителей — он их не увидит. Местные служители Асатиани сюда просто не допустят. Повторюсь в дцатаый раз: имеешь полное право на уединение. До сорокового дня от смерти наших близких точно, но никто не станет возражать, если твой траур продлится и полгода-год. И кстати, Маша?