— Здесь всё так знакомо. Должно быть, все травницы живут примерно одинаково.

Перевести тему, болтать о ещё менее важном, даже завести неизбежный для нас серьёзный разговор — я была готова практически на что угодно, лишь бы не дать ему заметить, что меня трясёт от облегчения.

Во взгляде Монтейна не было отвращения или страха, но он всё ещё был, и теперь уже точно навсегда останется чужим для меня человеком. Нельзя было продемонстрировать, что здесь и сейчас я так от него зависима.

Как будто он сам этого не знал.

— В чем-то — наверняка, — выйдя из дома вслед за мной, Вильгельм остановился.

Я же прислонилась спиной к шершавой сухой деревянной стене и надавила пальцами на переносицу, заставляя себя сосредоточиться.

— Тут осталось много полезного. Ты наверняка видел.

— Да, — он кивнул и зачем-то опустил левую руку в карман. — Я проверил этот дом в первую очередь. Убрал всё, что могло представлять опасность, так что ты можешь пользоваться всем, что тебе нужно.

Я втянула носом воздух и кивнула, изо всех сил стараясь оставаться спокойной.

Значит, он в самом деле вернулся, чтобы привезти мне еды. Возможно, для того, чтобы договориться о том, как часто будет приезжать, чтобы проверить, всё ли со мной в порядке.

Так было правильнее. Именно так должен был поступить хороший человек.

Вот только мне это казалось чудовищно жестоким.

После того, что он видел и сделал для меня, я просто не имела права рассказывать ему правду. Тем более — просить о снисхождении.

При текущем положении дел я предпочла бы никогда не видеть его вовсе. Запомнить не благодетелем, вынужденным наступать себе на горло, чтобы сделать всё как до́лжно, а певшим для меня среди ночи мужчиной.

Ему ведь, должно быть, ещё тяжелее, чем мне. У него есть выбор.

— Мел.

Он снова окликнул меня этим непривычным коротким именем, и я вскинула взгляд.

Стоит ли сказать ему, что я всё понимаю, и он не должен ни объяснять мне, ни извиняться?

Монтейн шагнул вперёд и, прежде чем я успела опомниться, прижался ко мне так тесно, что я почти не перестала дышать.

Для надёжности оперевшись правой рукой о стену возле моей головы, левой он заставил меня поднять лицо и поцеловал.

Впервые по-настоящему — глубоко и медленно, обжигающе чувственно и непристойно.

Так, что я сама привстала на цыпочки, отвечая ему, схватилась за его запястье, чтобы не вздумал остановиться и отпустить.

Вильгельм не стал стряхивать мои пальцы. Они разжались сами, когда его рука двинулась ниже, и волоски на шее встали дыбом, стоило ему коснуться подбородка, а после — ключиц.

Разорвав поцелуй, когда воздуха для двоих стало слишком мало, он прислонился лбом к моему лбу и вместе со мной смотрел как зачарованный — наблюдал за тем, как костяшки его пальцев прошли вниз по моей груди, и я бесстыдно подалась вслед за этим мимолётным касанием.

Мало.

Этого было так чудовищно мало…

Ладонь барона остановилась на моей талии, легла приятной тяжестью, и я в растерянности прикусила губу, не понимая ни того, как могу совладать с собственным телом, ни того, что должна теперь предпринять.

— Тебе действительно лучше?

Его голос над самым ухом прозвучал так хрипло и низко, что я едва не поперхнулась на вдохе, поднимая лицо.

Глаза Вильгельма потемнели.

Я не посмела ни шелохнуться, ни заговорить под этим взглядом, только дважды кивнула.

— Хорошо, — он кивнул мне в ответ.

А потом провел сухими губами по моей щеке к подбородку и ниже, вынуждая меня запрокинуть голову и схватиться за его плечо.

Этот неспешный полупоцелуй на шее, заставил меня вздрогнуть — так неожиданно приятно и будоражаще это было.

Я стиснула его рукав сильнее, а Монтейн склонился ниже, скользнул губами по моей груди в вырезе рубашки.

Собственный короткий и жалобный стон я услышала с удивлением.

Всё это просто было не со мной.

Удушающе мало ему оставалось до того, чтобы опустить ткань с плеча. Чтобы коснуться меня так, как только вчера мечталось — невыносимо медленно провести пальцами по тонкой чувствительной коже, обвести сосок, а после сжать ладонь.

Рука с моей талии двинулась ниже, совсем короткий, почти игривый поцелуй пришёлся в предплечье, и когда он прижал меня к себе совсем уж бесстыдно, я с готовностью обхватила руками его шею, поймала губами мочку уха — неловко, быть может, но так, как мне захотелось в ту минуту, когда я впервые увидела его спящим.

Вильгельм оторвался от меня, чтобы вдохнуть — оказалось, что и он дышит тяжело и часто, точно так же как я.

Его ладонь я чувствовала уже под своим подолом, чуть выше колена, и от стыда и нетерпения хотелось не то убежать, не то потянуться к нему само́й, потому что это было невыносимо — остановиться в шаге от…

— Хорошо, — он повторил это чуть слышно.

Слегка подтолкнул меня, вынуждая откинуться на стену, и я подчинилась, хотя на долю секунды меня охватил страх: кто знает, насколько больно это будет, если будет так?..

А, впрочем, мне быстро стало наплевать.

Монтейн снова прижался ко мне, коснулся губ горячим и быстрым поцелуем, и мне сделалось абсолютно всё равно, как именно, лишь бы сейчас и с ним.

Отчаянно надеясь хотя бы не покраснеть и ничем не выдать своей неопытности, чтобы он, не приведи Создатель, не вздумал остановиться, я положила ладонь ему на затылок и потянулась за новым поцелуем сама. Не так ведь сложно сделать вид, что в ощущении чужой руки под юбкой для меня нет ничего особенного…

Дыхание барона обожгло мои губы. Вместо того чтобы поцеловать, он, дразня, коснулся их кончиком языка, и я прищурилась, готовая застонать снова.

От женщин в деревне я слышала, что некоторые мужчины любят, когда женщина с ними стонет. Других это раздражало.

Несколько недель назад я, стыдясь собственных мыслей, раздумывала о том, нужно ли мне будет делать подобное в момент, когда я стану женщиной.

Если бы я только могла предположить, что эти стоны будут рваться с губ сами.

И что я в самом деле могу потерять голову в достаточной степени, чтобы вздрогнуть, в третий раз услышав севший голос Монтейна над самым своим ухом.

— Теперь, когда тебе в самом деле лучше, ты ответишь на все мои вопросы, мадам Мелания.

Я распахнула глаза, не понимая, зачем и почему он говорит об этом сейчас, а его рука уверенно скользнула по моему бедру вверх.

Ладонь Монтейна оказалась там, где я не предполагала бы её почувствовать, даже если бы он согласился сразу.

Он с изумительной лёгкостью сдвинул ткань моего белья, и я сдавленно вскрикнула от силы ощущений, когда его пальцы соскользнули ниже по густой и вязкой влаге, которой оказалось постыдно много.

Вильгельм же оперся о стену рядом со мной, не вжимая меня в неё слишком сильно, но мастерски прижав мой подол ногой так, чтобы я не могла ни уклониться от него, не вывернуться.

— Итак, сначала я думал, что ты просто запуганная девочка, которую затравили так, что ей приходится бежать из родного дома, хватаясь за первого встречного.

Когда он заговорил, голос его прозвучал пугающе — хрипло, низко, опасно.

Я застыла, не решаясь даже вдохнуть, а между тем остатки воздуха из груди выбило.

Пальцы барона двинулись выше, обвели чувствительный набухший бугорок.

Сдавленно ахнув, я крепко схватила его за плечо.

Он же склонился ко мне ближе.

— Потом я почти уверился в том, что ты ввязалась вместе со своим любовником в нечто такое, с чем не хочешь иметь дело. Во что-то, что вышло из-под контроля.

Совсем немного, но усилив нажим, он двинул пальцами резче, и свободной рукой мне пришлось вцепиться в так кстати оказавшийся под ней дверной косяк.

— Что?.. Я…

Бессмысленно тараща глаза, я лепетала какие-то глупости, и сердце грозило выпрыгнуть из груди.

Это оказалось совсем не тем, что я…

Монтейн быстро поцеловал меня в висок, словно в попытке утешить.