– Мы восхищаемся великими достижениями науки и искусства. Но если приглядеться к ним повнимательнее, окажется, что поражения могут быть гораздо интереснее.

Слова эти произнес Пэт Вейсс. Пиво у нас кончилось, и Карл Вандеркок вышел купить еще пару бутылок. Пэт, сгребя все жетоны, удобно откинулся на спинку стула, выпуская большие клубы дыма.

– Это значит, – предположил я, – что ты хочешь нам что-то рассказать. Хорошо, давай. Покер может подождать.

– Только не прерывайся на середине и не говори: "Это напомнило мне", и не начинай новой истории, которую снова прервешь для еще одной и так далее, – вставил Ганнибал Снайдер.

Пэт пронзил его взглядом.

– Слушай, ты, болван, последние три раза я не сделал ни одного отступления. Если ты думаешь, что можешь рассказывать лучше меня, пожалуйста. Вам что-нибудь говорит имя И. Роман Оливейра? – спросил он, не давая Ганнибалу возможности принять вызов. – В последнее время Карл много рассказывал нам о своем изобретении, которое, несомненно, сделает его знаменитым, если он доведет его до конца. А Карл обычно заканчивает то, что начал. Мой друг Оливейра тоже закончил начатое и должен был заслужить славу, но не заслужил. С научной точки зрения он добился колоссального успеха и, конечно, заслужил признание, но по причине вполне'человеческой успех обернулся поражением. Именно потому он руководит сейчас скромной школой в Техасе. Он продолжает заниматься наукой и публикует статьи в профессиональных журналах, но имелись все основания предполагать, что он поднимется гораздо выше. Совсем недавно я получил от него письмо – он стал счастливым дедом. Это напомнило мне, что мой дед…

– Эй! – громко запротестовал Ганнибал.

– Что? Ах, да!, Прошу прощения. Больше не буду. С И. Романом Оливейрои, – продолжал он, – я познакомился еще будучи скромным студентом Медицинского центра, где он был профессором вирусологии. И. – это первая буква имени Хезус, которое пишется как Иисус и довольно обычно в Мексике. Но в Штатах все посмеивались над ним, поэтому он предпочитал пользоваться вторым именем – Роман. Вы, наверное, помните, что Великий Перелом – являющийся предметом этого рассказа – начался зимой 1971 года[17] с той страшной эпидемии гриппа. Оливейра им заболел. Я пошел к нему за темой для реферата; он сидел, опершись на груду подушек. На нем была самая отвратительная, какую только можно вообразить, розово-зеленая пижама. Жена читала ему по-испански.

– Слушай, Пэт, – приветствовал он меня, – я знаю, что ты хороший студент, но провались ты и вся группа на самое дно ада. Говори, чего тебе надо, а потом иди и дай мне спокойно умереть.

Он дал мне. тему, и я собрался уходить, когда пришел его врач – старик Фогерти, читавший лекции по болезням пазух. Он уже давно бросил практику, но поскольку боялся лишиться хорошего вирусолога, решил заняться случаем Оливейры сам.

– Останься ненадолго, сынок, – задержал он меня, когда я шел к выходу следом за миссис Оливейра, – и попробуй чуток практической медицины. Я всегда считал, что мы должны вести занятия, на которых будущий врач может научиться поведению у постели больного. Смотри, как я это делаю. Я улыбаюсь Оливейре, но не строю из себя такого весельчака, что пациент предпочтет смерть моему обществу. Вот одна из ошибок, которые совершают некоторые молодые врачи. Заметь, я обращаюсь с ним довольно смело, а не так, словно жду, что пациент разлетится на кусочки от малейшего дуновения ветра… – ну, и тому подобное. Самое интересное началось, когда он приложил стетоскоп к груди Оливейры.

– Ничего не слышу, – фыркнул Фогерти. – Точнее, слышу шорох волос о мембрану. Пожалуй, придется их сбрить. Кстати, разве такой буйный волосяной покров не редкость для мексиканца?

– Вы совершенно правы, – подтвердил больной. – Как большинство жителей моей прекрасной страны, я индейского происхождения, а индейцы вышли из монголоидной расы, волосы у которой довольно редки. Все это выросло у меня на прошлой неделе.

– Очень странно, – сказал Фогерти.

– Еще как, доктор, – вставил я. – Я сам болел гриппом месяц назад, и со мной была та же история. Я всегда стыдился своего безволосого торса, а тут вдруг выросли такие заросли, что можно заплетать косички на груди. Тогда я не обратил на это особого внимания…

Не помню уже, о чем говорилось дальше, потому что все трое заговорили одновременно, но когда мы успокоились, то пришли к выводу, что нужно провести детальные исследования, и я обещал Фогерти явиться завтра к нему на детальный осмотр.

Сказано – сделано, но он не углядел во мне ничего особенного, за исключением буйного оволосения. И разумеется, взял пробы всего, чего только можно, для анализа. Я перестал носить белье, потому что оно меня щекотало, а кроме того, волосы так грели, что оно стало ненужно даже посреди нью-йоркской зимы.

Через неделю Оливейра вернулся на занятия и сказал мне, что Фогерти тоже подцепил грипп. Оливейра наблюдал за его грудной клеткой и заметил, что старичок тоже начал с небывалой быстротой обрастать волосами.

Вскоре после этого моя девушка – не нынешняя моя половина, мы тогда еще не были знакомы, – превозмогая стыд, спросила, отчего и она становится все более волосатой. Я знал, что бедняжку это здорово угнетает, ведь ее шансы на хорошего мужа уменьшались по мере того, как она обрастала шерстью подобно медведице или самке гориллы. Я не мог дать ей никакого объяснения, но утешил – если это можно назвать утешением, – сказав, что множество людей страдает от того же.

Потом мы узнали, что Фогерти yмep. Милый был старичок, и мы его жалели, но он прожил интересную жизнь, и нельзя сказать, что ушел он в юном возрасте.

Оливейра вызвал меня в свой кабинет.

– Пэт, – сказал он, – прошлой осенью ты искал работу, верно? Мне нужен ассистент. Поглядим, что такое с этими волосами. Тебя это интересует?

Интересовало.

Мы начали с просмотра клинических случаев. Все, кто недавно или сейчас болел гриппом, обросли буйной шерстью. А поскольку зима была суровой, похоже было, что рано или поздно заболеют все.