Восемь рейсфедеров танцевали по движущейся бумажной ленте, словно клешни потревоженного механического омара. Роберте, обслуживающий техник, морща лоб, вглядывался в график под пристальным наблюдением двух остальных мужчин.

– Вот здесь переход от сна к яви, – сказал он, вытянув костлявый палец. – А здесь, как видите, спустя семнадцать секунд он снова видит сны.

– Запоздалая реакция, – сказал Бэбкок, руководитель эксперимента. Лицо его было красно, лоб покрывал пот. – Не вижу причин для беспокойства.

– Может и так, но взгляните на различия в записи. Он видит сны после импульса пробуждения, но это другой вид сна. Большее напряжение, больше моторных импульсов.

– А зачем он вообще спит? – спросил Синеску, человек из Вашингтона, со смуглым вытянутым лицом. – Ведь продукты усталости вы удаляете химическим путем. Может, какие-то психологические причины?

– Ему нужны сонные видения, – объяснил Бэбкок. – Он действительно не испытывает биологической потребности в сне, но сны ему необходимы. В противном случае есть опасность галлюцинаций, которые могут развиться в дсихоз.

– Вот именно, – сказал Синеску. – Это серьезная проблема, правда? И давно он это делает?

– Примерно шесть месяцев.

– То есть со времени, когда получил новое тело… и стал носить маску?

– Примерно. Я хотел бы подчеркнуть одно: его разум в идеальном порядке. Все тесты…

– Хорошо, хорошо. Я знаю результаты тестов. Значит, сейчас он не спит?

– Не спит. У него Сэм и Ирма, – сказал техник, взглянув на контрольный пульт, и вновь склонился над записью энцефалограммы.

– Не понимаю, почему это должно меня волновать. Это же логично: если ему нужны сонные видения, которых наша программа не предвидит, то в эту минуту он их получает. Хотя не знаю… Эти пики меня беспокоят, – сказал он, нахмурясь.

Синеску удивленно поднял брови.

– Вы программируете его сны?

– Это не программирование, – нетерпеливо сказал Бэбкок. – Мы предлагаем только темы. Ничего психического: секс, прогулки на свежем воздухе,спорт.

– Чья это была идея?

– Секции психологии. В нейрологическом смысле все было в порядке, но он проявлял тенденцию к замыканию в себе. Психологи сочли, что ему нужна соматическая информация в какой-либо форме. Он живет, действует, все в порядке. Но нужно помнить, что сорок три года он провел в нормальном человеческом теле.

В лифте Синеску сказал что-то, из чего Бэбкок понял только одно слово "Вашингтон".

– Простите, не расслышал, – сказал он.

– Вы кажетесь уставшим. Плохо спите по ночам?

– В последнее время я действительно мало сплю. А что вы сказали до этого?

– Что в Вашингтоне не очень довольны вашими отчетами.

– Черт возьми, я знаю об этом.

Дверь лифта бесшумно раздвинулась. Небольшой холл, зеленые ковры, серые стены. И три двери: одна железная и две из толстого стекла. Холодный, затхлый воздух.

– Сюда.

Синеску остановился перед стеклянными дверями и заглянул внутрь: пустой салон, застеленный серым ковром.

– Я его не вижу.

– Комната имеет форму буквы L. Он в другой части. Сейчас как раз утренний осмотр.

Дверь открылась от легкого прикосновения. Когда они переступили порог, под потолком вспыхнули лампы.

– Не смотрите вверх, – сказал Бэбкок, – кварцевые лампы. Тихий свист утих, когда дверь закрылась за ними.

– Я вижу, у вас тут избыточное давление. Для защиты от бактерий снаружи? Чья это была идея?

– Его собственная.

Бэбкок открыл металлический шкафчик в стене и вынул из него две марлевые маски.

– Наденьте, пожалуйста.

Из-за угла доносились приглушенные голоса. Синеску недовольно посмотрел на маску и медленно надел ее. Они переглянулись.

– Имеет ли какой-то смысл эта боязнь бактерий? – спросил Синеску.

– Разумеется, грипп или что-то подобное ему не грозит, но задумайтесь на минуту. Есть только две возможности убить его. Первая – это авария одной из систем, и за этим мы следим внимательно; у нас работает пятьсот людей, и мы проверяем его, как самолет перед стартом. Остается только мозговая инфекция. Так что принимайте это без предубеждения.

Комната была большой и соединяла в себе функции гостиной, библиотеки и мастерской. В одном углу комплект современных шведских кресел, диван и низенький столик; в другом – стол с токарным станком, электрическая печь, сверлильный станок, доска с инструментами, дальше чертежная доска и перегородка из полок с книгами, по которым Синеску с интересом пробежал взглядом. Там были переплетенные тома отчетов о ходе экспериментов, технические журналы, справочники; никакой беллетристики, за исключением "Огненной бури" Стюарта и "Волшебника из страны Оз" в потертой голубой обложке. За полками они увидели стеклянную дверь, ведущую в другую, иначе обставленную комнату: мягкие стулья, раскидистый филодендрон в кадке.

– Это комната Сэма, – объяснил Бэбкок.

В комнате находился какой-то мужчина. Заметив их, он окликнул кого-то, кого они не видели, после чего с улыбкой подошел. Мужчина был лыс, коренаст и сильно загорел. За его спиной появилась невысокая красивая женщина. Она вошла за мужем, оставив дверь открытой. Оба они не носили масок.

– Сэм и Ирма занимают соседнюю квартиру. – объяснил Бэбкок. – Они составляют ему компанию; должен же кто-то быть рядом с ним. Сэм – его бывший коллега по полетам, а кроме того, у него механическая рука.

Коренастый мужчина пожал руку Синеску, ладонь его была сильной и теплой.

– Хотите угадать, которая? – спросил он. Обе руки были коричневые, мускулистые и поросшие волосами, но, присмотревшись, Синеску заметил, что у правой несколько другой, не совсем естественный оттенок.

– Наверное, левая, – сказал он, чувствуя себя неловко.

– Не угадали, – улыбнулся искренне этим обрадованный Сэм и поддернул правый рукав, чтобы продемонстрировать ремни, поддерживающие протез.

– Один из побочных продуктов нашего эксперимента, – объяснил Бэбкок. – Управляется биотоками, весит столько же, сколько нормальная. Сэм, они уже кончают?

– Наверное. Мы можем заглянуть. Дорогая, ты не угостишь нас кофе?