Анна, в свои сорок (плюс-минус), не попадала ни в категорию новых молодых авторов, ни в категорию малоизвестных авторов среднего звена. Казалось, она пришла к несомненному литературному успеху с черного хода: сперва жизнь, совершенно не связанная с литературой и сопутствующими борениями, затем брак по любви со сложным и блестящим (и, очевидно, глубоко несчастным) человеком и злой рок, преследовавший их от самого алтаря; и вдруг это нежданное-негаданное сочетание слога и повествования, вылившееся во вполне зрелое произведение. Такой представала перед читателями Анна Уильямс-Боннер со своим первым романом «Послесловие», который, как и ее двойная фамилия, был посвящен Джейку – любимому мужу и, как оказалось, учителю.

В некоторых случаях, как она отметила, авторские профили выстраивались вокруг некоего действия: выгуливания собаки, приготовления еды или похода по магазинам в поисках нового платья для встречи с читателями или премьеры фильма по роману автора. У Анны не было собаки. Раньше у нее был кот, но два года назад она отдала его соседке по лестничной площадке. Готовила она только по особым случаям, а ходить по магазинам терпеть не могла, причем всегда. Делать что-то подобное напоказ казалось ей чрезмерным бременем, учитывая, что в течение интервью ей придется палить по движущейся мишени гордости и самоуничижения. Поэтому она вздохнула с облегчением, получив в сентябре электронное письмо от журналистки из художественного отдела с предложением провести встречу утром в среду за кофе, и в назначенный день прогулялась от своей квартиры до кафе «Грампи» в Западном Челси, мысленно готовясь к предстоящему испытанию.

На журналистке по имени Рене, корпулентной женщине с мощными плечами, были черные легинсы и белая мужская рубашка навыпуск, доходившая почти до колен. Увидев Анну, вошедшую в заднюю комнату, она с улыбкой поднялась ей навстречу.

– О, спасибо, – сказала Анна. – Я не была уверена, что узнаю вас.

– Узнавать – это моя забота, – сказала Рене вполне дружелюбно. – Часть рабочего процесса. Можно я скажу, пока мы не начали, что я в восторге от вашей книги?

Любой другой писатель растаял бы от этих слов, безотносительно их искренности, но Анна, напротив, насторожилась.

– Это так… – сказала она, заметно смутившись. – Знаете, это все еще так непривычно – мысль о том, что другой человек на самом деле читает ее. Наверно, мне следует научиться не дергаться каждый раз, когда я слышу от кого-то такие слова.

– Да, – сказала Рене. – Думаю, не помешает. Думаю, эту книгу прочитают многие. И они ее полюбят.

Рене уже пила кофе, но Анна подошла к стойке и тоже сделала заказ. Заодно она постаралась собраться с мыслями и еще раз напомнить себе, для чего она здесь. Очерк в «Нью-Йорк Таймс» задаст тон дальнейшему отношению к ней. Это было ясно ей без пояснений, но несколькими днями ранее Вэнди посчитала нужным разжевать ей то же самое в электронном письме: «Люди испытывают неуверенность в своих оценочных критериях. Всегда есть место сомнению: да, я подумала, что это ужасная книга, но что, если я слишком ограничена, чтобы разглядеть ее гениальность? Поэтому, когда кто-то, кого они уважают, говорит им, что книга хорошая, они склонны соглашаться». Другими словами, ближайший час должен был многое определить – и не только в отношении литературных достоинств ее книги.

Когда она вернулась с чашкой кофе, айфон Рене уже записывал их разговор.

– Так нормально? Просто, мне не придется все время что-то строчить, а потом ломать голову, разбирая записи.

– Да, конечно, – сказала Анна, присаживаясь.

– Выглядит аппетитно. Что это?

– Знаете, я не уверена, – сказала Анна. – Я просто ткнула пальцем в чашку, которую бариста приготовил человеку в очереди передо мной. Кофе стал таким замороченным, да?

И тут же ей представилась шапка статьи: «„Кофе стал таким замороченным“, – говорит Анна Уильямс-Боннер, чей дебютный роман „Послесловие“ выходит после самоубийства ее мужа-писателя».

– Не то слово! – сказала Рене с заговорщицким – явно профессиональным – энтузиазмом. – Я сама из тех людей, которые принципиально не говорят в «Старбаксе» ничего, кроме «маленький, средний, большой». Это мой скромный протест. Но здесь мне нравится. Тихо. Здесь собираются по вечерам все романисты Челси, пишут очередную большую вещь.

– Я думала, это про Уильямсбург[10].

– Уильямсбург отдыхает! – сказала Рене и улыбнулась. – Вы писали какую-то часть «Послесловия» в кафе?

– Вообще-то нет. Я старалась ничего не афишировать, просто держалась от всех в сторонке. В общем, я начала писать его в писательской резиденции в Нью-Гэмпшире. А потом, когда вернулась, в нашей – моей – квартире. Извините, я никак не отвыкну называть ее «нашей». Просто я не хотела, чтобы кто-нибудь знал о том, чем я занята.

– М-м? Почему это?

– Просто… – Анна замялась. – Это казалось несколько нескромным – браться за то, что мой муж умел так хорошо. То есть кто я такая? Джейк по-настоящему готовился стать писателем. Учился в колледже, потом прошел лучшие в стране писательские курсы. И он так упорно трудился, столько лет, прежде чем добился настоящего успеха. Так что на каком основании бывшая сотрудница радиостанции в Сиэтле, изучавшая в колледже связи с общественностью, решила, что сможет написать роман? Я даже не была уверена, что покажу его кому-то, пока не закончила. Месяц держала в столе, – она выдержала паузу. – Этому научил меня Джейк. То есть не то чтобы он меня прямо учил, потому что он не больше меня рассчитывал, что я напишу роман. Но он сам так делал и говорил своим ученикам. Так что я это переняла.

– Класть рукопись в стол?

– Да. Когда заканчиваешь роман, ловишь такой кураж. Простите, не хочу казаться очень опытной. Я очевидный новичок, но Джейк об этом тоже говорил – о том, что чувствует писатель; и, опираясь на свой мизерный опыт, я с этим полностью согласна. Когда заканчиваешь первый чистовик, ты думаешь: бесподобно! Я бесподобна, потому что написала это! И мне не нужно будет менять ни единого слова! Каждое предложение – само совершенство, каждый персонаж высечен в камне, и все это тебе надиктовали боги, или муза, неважно. А когда достанешь через месяц и начнешь листать страницы, там такое… «Ой-ой, окей, тут надо доработать, а тут о чем я думала? А эта глава вообще непонятно зачем. И эти предложения ужасны. И почему этот персонаж поступает так, а не иначе?» Это настоящее упражнение в уничижении. То есть в смирении гордыни, – уточнила она, побоявшись, что «уничижение» – это слишком в лоб.

– Я уже слышала подобное от других писателей, – сказала Рене. – Хотя не в таких ярких выражениях. Позвольте задать вам вопрос. Вы считаете, что всегда были писательницей? Или стали писательницей после того, что пережили за последние пару лет?

Анна мрачно кивнула. К такому вопросу она подготовилась.

– Знаете, – сказала она вполне искренне, – я много раз задавала себе этот вопрос. Я всегда была читательницей. Я любила романы и много лет читала, можно сказать, все подряд, а значит, мне попадались и хорошие книги, и плохие, и постепенно я училась различать их. Литературным миром я совершенно не интересовалась. Я совсем не знала, у кого какая репутация, или кого объявляют важнейшими писателями моего поколения, а на кого вообще не стоит тратить свое время, так что мне приходилось самой составлять свое мнение о любимых и нелюбимых писателях. Я почти ничего не знала о такой индустрии, как книгоиздание, так что у меня не было представления, что есть книги новые, а есть те, которые были изданы когда-то давно. Я просто шла в библиотеку, ходила вдоль полок и брала то, что меня привлекало. Позже, конечно, я с головой погрузилась в книгоиздание, когда стала продюсером радиопередачи в Сиэтле и мне нужно было читать авторов, которые к нам приходили. Но в основном это были актеры, спортсмены или политики. Я даже не припомню ни одного романиста до Джейка. А его пригласили только потому, что я упрашивала босса, пока он не согласился.