Смотрю на него, пытаясь понять, врет он или нет.

Баран. Конечно. Просто баран. Ага, Каро, верь мужику, у которого в багажнике мясо в целлофане и нож на заднем сиденье.

Но я так устала. Устала от жары, от пыли, от беготни, от страха. Мой мозг выстраивает логическую цепочку: он дважды прогнал придурков, он не тронул меня, когда я сидела в машине, он даже не стал гнаться за мной в лесу.

Может, он и правда не маньяк? Может, просто странный охотник, который любит пугать сбежавших девиц?

– Ладно, – бормочу, хромая обратно к джипу. – Но если ты маньяк, я… я… найду способ тебя достать. Даже из могилы.

Он хмыкает, и это, кажется, самое близкое к смеху, что я от него слышала.

– Королева, если я маньяк, ты уже проиграла. Но пока ты жива, так что не нагнетай.

Сажусь в джип, стараясь не смотреть на свои ноги, зрелище страшное. Замки щелкают, и я вздрагиваю, но он уже заводит двигатель. Мы снова едем, я пытаюсь убедить себя, что все нормально.

Он просто везет барана. Потом отвезет меня в город. Все под контролем.

Снова украдкой разглядываю его. Он сосредоточен на дороге, руки крепко держат руль, бушлат расстегнут, под ним темная футболка, вся в пятнах.

Просто грязь, Каро. Не кровь. Не нагнетай.

Но я нагнетаю. Потому что этот тип все еще меня напрягает.

– Так куда мы едем? – спрашиваю, стараясь, чтобы получалось небрежно, хотя голос дрожит. – К твоему другу-мяснику? Или это кодовое слово для чего-то пострашнее?

Мужчина бросает на меня взгляд, его губы снова дергаются в этой его почти-улыбке.

– Ты слишком много смотрела фильмов. Жара, баран испортится, нужно разделать. Успокойся уже.

– Успокойся? Ты везешь меня в лес, у тебя в багажнике кровавый целлофан, а я должна петь песни и радоваться жизни? Может, ты еще скажешь, что я должна тебе торт испечь за спасение?

– Торт? А ты умеешь? Уверен, что нет.

Он прав, я никогда не пекла торт. Я вообще не знаю, как включать духовку. Моя жизнь – это тусовки, маникюр и папины деньги. Была. До сегодняшнего дня.

Мы едем молча, и я пытаюсь отвлечься, глядя на лес. Деревья высокие, сосны пахнут так, что я почти забываю о своих исцарапанных ногах. Но страх никуда не делся. Он сидит внутри, как холодный ком, и шепчет: «А что, если он врет? Что, если это последний день моей никчемной жизни?»

Вспоминаю Аленку, как она в клубе не растерялась, как боролась, пока я сидела, парализованная страхом. Я хочу быть смелой. Но это сложно, когда ты босая, усталая и сидишь в джипе с типом, который, возможно, опаснее всех, кого ты встречала.

– Слушай, – говорю, не выдержав. – Если ты не маньяк, то почему ты такой… странный? Ну, знаешь, нормальные люди не ездят по лесам с баранами в багажнике и не пугают девушек.

Он снова молчит, и я уже думаю, что он опять проигнорирует. Но потом он говорит, не глядя на меня:

– А ты ходячая катастрофа. И я начинаю жалеть, что вообще остановился.

Ходячая катастрофа. Отлично, Каролина. Это твой новый титул.

Лес вокруг становится гуще, дорога – хуже, а я все еще не знаю, кто он такой и куда мы едем. Начинаю подозревать, что этот день станет самым длинным в моей жизни. Если я, конечно, доживу до его конца.

Сижу за рулем, джип подпрыгивает на ухабах, и каждое мое движение – это борьба с желанием развернуться и высадить эту девчонку прямо посреди леса.

Она рядом, вся такая напряженная, будто я везу ее на эшафот. Босые ноги, исцарапанные и грязные, руки скрещены на груди, словно это может защитить ее от меня.

Или от медведей – судя по всему, поверила, что они здесь водятся. Кошусь на нее и решаю, что пора хотя бы узнать, как зовется эта ходячая катастрофа.

– Эй, королева, – стараюсь, чтобы голос звучал небрежно, хотя внутри все кипит от раздражения. – Как тебя зовут? Или мне и дальше звать тебя королевой красоты?

Девушка поворачивает голову, ее большие карие глаза, обрамленные густыми ресницами, смотрят с подозрением. Но потом она фыркает, поправляя растрепанные волосы, и отвечает:

– Каролина. И, кстати, я не просила тебя звать меня королевой.

– Каролина, – повторяю, уголок рта сам собой дергается в ухмылке. – Почти угадал.

Она закатывает глаза, но я вижу, как ее щеки чуть розовеют – то ли от жары, то ли от моего тона. Возвращаюсь к дороге, сжимая руль так, что костяшки белеют, и мысленно костерю себя последними словами.

За что, господи? За какие грехи я ввязался в эту историю? 

Мне 33 года, и последние полгода я жил так, как хотел. Один. В глуши. Дом, озеро, пристань, лес, где грибы и ягоды, и охота, когда душа просит.

Куры, которые кудахчут по утрам, и наглый петух Валера, который орет так, будто я ему что-то должен. Все было просто. Спокойно. Никто не лез в мою жизнь, и я не лез в чужую.

Но нет, Богдан Ярославович, ты решил поиграть в Робин Гуда. Увидел девицу в беде, дважды спас ее от местных придурков и теперь везешь к себе домой, как какой-то благородный рыцарь.

Только вместо коня – джип, вместо доспехов – старый бушлат, а вместо благодарности – ее панические вопли про маньяков и сумочки из человеческой кожи.

Лукьянов, ты придурок года.

Мой дом – не какая-то развалюха, как можно было бы подумать. Я отстроил его из руин, что достались мне в наследство от деда. Старик был легендой в этих краях – лесник, который кошмарил браконьеров так, что они до сих пор обходят этот лес стороной.

Он оставил участок, озеро и кучу воспоминаний о том, как учил меня стрелять и отличать съедобные грибы от тех, что отправят тебя на тот свет. Я вложил все свои сбережения, чтобы привести дом в порядок: новые бревна, крепкая крыша, окна, которые не свистят на ветру.

Теперь он стоит, как крепость, – теплый, уютный, мой. А рядом озеро, где я иногда рыбачу, и лес, где я охочусь. И, конечно, этот чертов Валера, который считает себя хозяином двора.

Все было идеально. До сегодняшнего дня.

Зачем я вообще остановился у того магазина? Мог бы проехать мимо, как нормальный человек, который знает, что жизнь учит каждого своими методами. Не лезешь – не вляпаешься.

А эта Каролина… Она же ходячая катастрофа.

С ее розовым чемоданом, который весит, как будто там кирпичи, на каблуках, которые она напялила. С языком острым, удивительно, что его еще никто не укоротил.

Она нарывалась на неприятности с таким энтузиазмом, словно это ее призвание. И я, как дурак, решил, что должен ее спасти. Ну, спас. Дважды. И что?

Теперь она сидит в моем джипе, смотрит на меня, как на серийного убийцу, и бормочет что-то про целлофан в багажнике. Да не трогал я этого барана, он сам выскочил на дорогу, отбившись от своих собратьев.

У нас тут разные люди живут, вот Али разводит баранов, это его сбежавший кусок мяса на ножках. Он, небось, уже начал портиться из-за этой жары, а она думает, что я везу ее на разделку. Чертовы городские.

И вот теперь эта Каролина. Королева, мать ее, на всю голову. Сидит, смотрит в окно, и я почти слышу, что ее мозг работает на пределе, выстраивая теории заговора.

Маньяк, медведи, сумочки из кожи – господи, да у нее фантазия покруче любого триллера. Я бы посмеялся, если бы не был так зол на себя.

Зачем я ее подобрал? Зачем везу к себе? Мог бы подвезти до города, ну, город – это громко сказано, так, городишко, высадить на автобусной станции и забыть как страшный сон. Но нет, я решил, что должен убедиться, что она не вляпается в очередную историю.

Благородство, мать его. Оно меня и погубит.

– Слушай, – ее голос вырывает меня из мыслей, и я чуть не влетаю в очередную яму. – Ты хоть иногда моргаешь? Или это тоже часть твоего маньячного образа?

Бросаю на нее взгляд, и она тут же отворачивается, делая вид, что ей очень интересно разглядывать сосны за окном. Ее щеки горят – то ли от жары, то ли от страха, то ли от злости. Наверное, все сразу.