А бык между тем стоит неподвижно, и тщетны все усилия тореадоров расшевелить его. Он не хочет ни убивать, ни быть убитым.

Неудовольствие толпы доходит до крайних пределов, и, забыв присутствие короля, она разражается ругательствами и угрозами алькаду. Рассерженные его упорством, зрители грозят ему кулаками, и, наконец, над всем цирком проносится неистовый крик:

-- Fuego al alcade! Banderillas al alcade! [Огня алькаду! Бандерилий алькаду!]

Невольная улыбка появляется на лицах короля и его свиты.

Алькад должен уступить.

Бандерильи, всемогущие огневые бандерильи, наконец принесены. Толпа смолкла и впилась взглядами в первого же бандерильера, пошедшего с ними прямо на быка. Бык стоит спокойно, но при виде украшенных пестрыми лентами бандерилий он начинает пятиться, сердитым взглядом окидывая бандерильера. Вдруг треск, как будто выстрел, и бык делает отчаянный прыжок: бандерильер успел воткнуть ему в загривок две огневых бандерильи.

Дьявольская боль!

В тот самый момент, как крючки бандерилий вонзились в шею, кусочки самовоспламеняющегося состава от давления на кожу с треском вспыхнули у самых этих крючков и ожгли свежие раны. Дьявольская боль!

С грозным мычаньем понесся теперь бык по арене, и довольная толпа уже кричит ему:

-- Bravo, bravo, toro!

А он трясет загривком, стараясь стряхнуть вцепившиеся в него бандерильи и утишить мучительную боль ожога.

Между тем и другой бандерильер уже успел попасть на встречу скачущему быку и воткнуть ему еще две огневые бандерильи. О, как жгучи эти раны!

Бык ищет теперь на ком бы выместить свои ничем не заслуженные страдания, бросается во все стороны, страшно потрясая в воздухе рогами. Эти рога теперь как будто еще выросли, стали еще ужаснее.

Теперь все раздражает быка: и красные плащи, и один вид копья пикадоров.

И вот уже пала жертвой, с распоротым животом, одна лошадь; качаясь, волочит свои выпавшие внутренности другая; осторожнее играют с быком капеадоры; осмотрительнее пикадоры; а бык свирепеет все больше и больше и носится по арене в облаках пыли.

Вот он погнался за бандерильером, догоняет бегущего, надвигается на него, как туча, как вихрь. Притиснутый к барьеру, бандерильер перескакивает чрез него, бык с разбегу прыгает за ним чрез барьер же.

Громкие браво служат быку наградой за этот отчаянный скачок.

И вот, в узком коридоре между двумя барьерами вокруг арены, рассвирепевшее животное бегает, ища жертвы своему гневу. Но все перед ним сторонятся. Ворота отворяются, чтобы выпустить его на арену; бык пробегает мимо отворенных ворот, оставаясь в коридоре. Тогда его начинают бить и гнать. Но он не выходит; с пеной у рта, весь обрызганный кровью, он непременно хочет в этом узком пространстве поймать врага-человека.

И это ему удается. Неловкий чулос подвертывается ему на пути: бык подхватил его на рога и в одно мгновение перебросил чрез барьер на арену. Как брошенный камень, падает человек замертво на землю.

Происходит временное замешательство. Несколько сочувственных восклицаний, несколько вздохов. Товарищи спешат унести разбитого чулоса. Но это также мало нарушает настроение толпы, как и убитая лошадь, и снова всеобщее внимание уже приковано к быку. Он выбежал теперь из-за барьера и дикими прыжками несется на пикадора.

Но вот и очередь espad'ы. [Espada -- шпага. Так называют матадоров, что равнозначаще с названием матадор.]

Все замерло вокруг, смотря, как сходятся два противника. Для того и другого дело идет о жизни и смерти.

Конечно, бык будет убит -- в этом никто не сомневается... Ну, а если?.. Этот матадор известен своей ловкостью, силой, смелостью, и не было примера, чтобы бык не падал под его ударом, нанесенным по всем строгим правилам тауромахии. Но и бык... этот бык -- он ужасен. Насколько он был вял вначале, настолько свиреп он теперь. Раны огневых бандерилий, не обессиливая, но раздражая, мучают его нестерпимо. Проклятые бандерильи, как змеи, впились ему в разорванную и сожженную кожу, болтаются и колотятся по спине.

Бык тяжело дышит -- от злобы, не от усталости -- и не ждет нападений, не ждет, чтобы его дразнили, -- он сам нападает на своих мучителей, он ловит их на каждом шагу, и матадор едва успевает махнуть своей мулетой, как уже должен заботиться, чтобы увернуться от смертельного удара, которым грозит ему бык. Матадор даже не может уловить всех движений быка: они необычны, они сбивают опытного матадора с толку, и он невольно бледнеет. Он чувствует, что слишком рано вышел один на один на быка: бык еще недостаточно обезумел и изнемог в игре с пикадорами и капеадорами, и бои из неравного, как большею частью бывает -- в пользу матадора -- становится теперь для него сомнительным. Риск жизнью слишком очевиден.

Но отступления нет, и матадор сбирает все свои силы, призывает на помощь свое знание, ловкость, присутствие духа -- и выбирает момент, чтобы поскорее покончить с этим быком. Однако он не может сделать этого иным образом, как по известным правилам; он должен нанести удар непременно так-то, непременно в то, а не в другое место шеи, -- иначе это будет позором для него и для искусства. Он знает, что все зрители, "вся Испания" ждет от него именно такого, а не другого удара, он знает, что все следят за ним.

Да, толпа следит.

И чем труднее его положение, чем оно опаснее, тем это приятнее зрителям. Если б бык распорол ему живот, ему, любимцу толпы, то, конечно, толпа была бы этим потрясена -- но как? -- это было бы удивительное зрелище, которое у всех осталось бы надолго в памяти; это был бы исключительный бой, о котором все присутствующие долго потом, с увлечением и с мнимым ужасом рассказывали бы другим, не бывшим в это время в цирке, и отсутствовавшие втайне сожалели бы, что им не удалось увидать этого редкостного представления: они охотно заплатили бы за места на него вдвое, втрое дороже. Ведь в ожидании возможности увидать именно это зрелище все и стремятся так азартно на бой быков. Увы, немногим счастливцам достается выиграть в эту лотерею: большинству приходится довольствоваться видом только того, как матадор избегает возможной опасности и убивает быка. Не будь опасности для матадора, не будь тайной, быть может, бессознательной надежды увидать его растерзанным, не было бы такого азарта и в зрителях: видеть, как убивают быков, можно и на простых бойнях.

А ужасный бык, весь в крови, в пыли и пене, все носится кругом. Гибелью грозит каждая встреча с ним, и матадор недаром бледнеет.

Зато доволен теперь алькад. Он говорил, он говорил, что бык разойдется и без огневых бандерилий! О, это чудный, редкий бык!

И вовсе не желая зла матадору, алькад невольно ждет, что бык вот-вот подбросит несчастного на воздух. О, это удивительный бык!

Матадор напрасно ловит удобные моменты, чтобы поразить быка. Как нарочно, бык становится перед ним в небывалые обороты, не давая ему возможности нанести правильный удар, не давая даже подразнить себя мулетой и заставляя матадора только показывать свою ловкость в отступлении и отскакивании.

Вдруг вся толпа ахнула. Бык задел рогом матадора, зацепил острием золотошвейную отделку рукава и разорвал ее.

Но матадор не ранен; он с улыбкою поправил клочки разорванного рукава и, в свою очередь, рассерженный быком, еще внимательнее выслеживает минуту для удара. Вот, вот она! -- и шпага вонзается в шею быка. Но бык уже успел сделать неожиданный поворот, удар пришелся не туда, шпага проникла недостаточно глубоко, и, спасаясь он острого рога, обрызганный кровью, матадор должен был выпустить шпагу из рук и отскочить в сторону.

Минутная тишина, как пред грозою, и вдруг толпа беспощадными свистками награждает матадора за его неудачу.

-- Трус! Трус! -- раздается на скамьях цирка.

Между тем раненый бык с диким мычаньем несется по арене, потрясая и бандерильями, и воткнутой в шею шпагой. Шпага, впрочем, тотчас выпадает из раны. Один из чулосов подхватывает ее и подносит матадору.