Она вернулась с двумя бокалами вина.

— Для мучительного выздоровления, — пояснила она, протягивая один мне.

—Ты же знаешь, что алкоголь с обезболивающими нельзя?

—Один бокал не убьет. Живешь один раз.

Мы чокнулись. Вино было терпким, как и ее улыбка.

— Знаешь, а ведь это могло бы быть и хуже, — заметил я.

—Что именно?

—Наш брак. Наша... ситуация.

Она пригубила вино, глядя на меня через край бокала.

— Не говори «могло бы». Скажи «становится». Становится лучше.

И я понял, что она права. Что-то между нами действительно становилось лучше. И это «что-то» пугало больше, чем любая возможная неудача на льду. Потому что на льду я знал все правила. Здесь же я был новичком.

Катя

— Так, — я поставила пустой бокал на стол и встала. — Раз уж я твой сиделка на сегодня, покажи свою знаменитую коллекцию хоккейных свитеров.

Саша поднял на меня удивлённый взгляд:

— Зачем тебе?

—Хочу посмотреть, в чём мой «муж» выходит на лёд, — улыбнулась я. — Или боишься, что испорчу твой священный артефакт?

Он фыркнул, но жестом показал в сторону гардеробной:

— Верхняя полка. Только ничего не трогать.

К моему удивлению, в гардеробной царил идеальный порядок. Свитера были аккуратно сложены, каждый в отдельном прозрачном контейнере. Я осторожно достала тот, что был подписан «Сезон 2022-2023. Плей-офф».

— Осторожно, — раздался его голос за спиной. Он стоял в дверях, опираясь на косяк. — Это тот самый, в котором я забил победную шайбу в овертайме.

В его голосе слышалась особая, сокровенная нота. Та, которую он обычно скрывал за маской равнодушия.

— Красивый, — протянула я, проводя пальцами по вышитой эмблеме команды. — Но слишком пафосный для обычной жизни.

— Это не для жизни, — он сделал несколько шагов вперёд. — Это для льда. Здесь другая энергетика.

Я повесила свитер обратно и посмотрела на другие контейнеры. Среди дорогих вещей и формальной одежды этот уголок выглядел особенно личным. Как святилище.

— А это что? — я указала на небольшой деревянный ящик в углу.

Его выражение лица мгновенно изменилось. Похолодело.

— Не трогай это.

Но было уже поздно. Я уже открыла крышку.

Внутри лежала потрёпанная фотография. Молодая женщина с добрыми глазами и таким же, как у Саши, упрямым подбородком. Его мать. Рядом — детская хоккейная клюшка, совсем маленькая, и медаль с гравировкой: «Лучшему папе».

— Я же сказал не трогать, — его голос прозвучал резко, почти зло.

— Прости, — я захлопнула крышку. — Я не знала.

Он молча взял ящик из моих рук и поставил его на место. Напряжение в воздухе стало осязаемым.

— Это личные вещи, — сказал он, не глядя на меня. — Мама... Она хранила все мои первые спортивные вещи. А медаль... — он замолчал.

— «Лучшему папе», — тихо прошептала я. — Ты подарил это Георгию?

Он резко повернулся ко мне, и в его глазах горел огонь давней боли:

— Он даже не пришёл на ту церемонию. Говорил, что занят. Как всегда.

Вот оно. Корень его неверия в любовь. Корень всех стен.

— Саш... — я осторожно протянула руку, но он отстранился.

— Хватит на сегодня экскурсий, — его голос снова стал гладким и недоступным. — Иди... займись чем-нибудь.

Он вышел из гардеробной, оставив меня одну среди его вещей. Среди свитеров, которые были для него важнее людей. Среди ящика с болью, которую он носил в себе все эти годы.

И я поняла, что наш фиктивный брак — это не игра. Это поле битвы, где ему предстоит сразиться с самыми страшными противниками — своими демонами.

А я всё больше понимала, что хочу быть на его стороне в этой битве.

Саша

Я стоял у окна, сжимая в руке тот самый бокал для вина. Глупо. Детская медаль, пожелтевшая фотография — почему это до сих пор ранит? Прошло столько лет. Я давно должен был забыть.

За спиной послышались осторожные шаги. Она не ушла. Чёрт возьми, почему она не ушла?

— Саша... — её голос был тихим, без обычной дерзости. — Я не хотела...

— Знаю, — резко перебил я, не оборачиваясь. — Ты никогда не хочешь. Просто лезешь, куда не надо, со своим любопытством

Она замолчала. Я ждал, что она взорвётся, начнёт огрызаться. Так было бы проще. Но она просто подошла ближе и остановилась в шаге.

— Он не пришёл, — тихо сказала она. — А она? Мама? Она пришла?

Глоток вина обжёг горло. Каким-то невероятным образом она всегда попадала в самую суть.

— Она была там, — выдохнул я, глядя на ночной город. — Она кричала громче всех на трибунах. Потом... потом мы ели мороженое, хотя был ноябрь. Она сказала... — голос предательски дрогнул. — Сказала, что я стану великим хоккеистом.

И тогда я обернулся. Впервые за долгое время я позволил кому-то увидеть эту боль. Без прикрытий. Без масок.

— Она верила в меня. А он... он верил только в цифры в отчётах.

Катя смотрела на меня, и в её голубых глазах не было жалости. Было понимание. Странное, необъяснимое понимание.

— Моя мама... — начала она так же тихо, — обожала мои первые танцевальные выступления. Сохранила все мои кубки. А папа... — она горько улыбнулась, — на первом же выступлении уснул. Сказал, что это «мило».

Мы стояли друг напротив друга — капитан хоккейной команды и избалованная богачка. Два человека, выросших в золотых клетках, где главным дефицитом было простое родительское внимание.

— Мы похожи, — неожиданно для себя сказал я.

—Ужасно похожи, — согласилась она. — Просто ты решил, что любви нет, а я... я всё ещё ищу её в глазах каждого, кто посмотрит в мою сторону.

Её слова попали точно в цель. Она была права. Её дерзость, её вызывающее поведение — всё это был крик о внимании. Такой же, как моё равнодушие — защита от новой боли.

Я сделал шаг вперёду. Потом ещё один. И прежде чем я осознал, что делаю, мои руки уже обнимали её, а её лицо было прижато к моей груди. Не в порыве страсти, как прошлой ночью. А в поиске утешения. Тихого, мирного.

— Прости, — прошептал я ей в волосы. — За то, что был таким... чёрствым.

—И ты меня прости, — её голос прозвучал приглушённо, — за то, что я была такой... навязчивой.

Мы стояли так, пока огни города за окном не перестали расплываться в глазах. И впервые с тех пор, как мама ушла, я почувствовал, что не один. Что кто-то действительно видит меня. Не капитана «Северстали», не сына Георгия Сидорова. А просто Сашу. Того самого мальчика с медалью «Лучшему папе», который так и не нашёл, кому её подарить.

Катя

Мы стояли в тишине, и это объятие было совершенно другим. Не было жгучей страсти, не было вызова. Была... тихая гавань. Та, о существовании которой я давно перестала мечтать.

Его сердце билось ровно и громко под моим ухом. Я чувствовала тепло его кожи сквозь тонкую ткань футболки, легкий запах его одеколона, смешанный с чем-то неуловимо своим. И я не хотела отпускать.

— Знаешь, — его голос прозвучал глухо, — я до сих пор иногда забываю, что её нет. Беру телефон, чтобы позвонить... а потом вспоминаю.

Я не стала говорить пустых утешительных слов. Они были бы ложью. Вместо этого я просто обняла его крепче.

— Мама... — я сделала глубокий вдох, — перед самой аварией мы поссорились. Из-за какой-то ерунды. Я хотела на вечеринку, а она была против. Последние мои слова ей были: «Я тебя ненавижу».

Его руки слегка сжали мои плечи.