Многие музыканты Таганрога, многие творческие люди работали сторожами в школах, в каких‐то конторах. И по вечерам в этих школах народ играл на гитарах, пел. Был в городе такой парень – Дима Селегин, музыкант. Он тоже был сторожем в школе. И у него там собиралась вся так называемая таганрожская музыкальная элита, начиная с людей тридцатилетних и заканчивая нами, семнадцатилетними пацанами. Конечно, все всё друг про друга знали, кто какие песни поет, что играет. Иван одно время тоже сторожем работал. В женской консультации! Изредка по вечерам мы собирались у него на работе, до утра выпивали, играли на гитарах в холле. Читали всевозможную литературу медицинскую, спускались в подвал, смотрели женские заспиртованные органы. Ну да, не очень приятно, конечно, было, но зато очень интересно. Практически изучили всю женскую анатомию. Мы там прикалывались. Наряжались в белые халаты.
Однажды очень смешной был случай. Просто отменнейший! Мы сильно выпили и заснули в кабинете у старшей медсестры. А когда поутру проснулись, консультация уже работала. Иван меня будит: «Рома, вставай! Нам кабздец!» Тут мама его заходит: «Вы чё тут лежите, быстро уходите!» Обычно мы без проблем оттуда сливались утром. Но в тот раз консультация‐то уже работала, народ сидит в коридорах! Я говорю:
– Как будем уходить?
– Надо надеть халаты, типа мы работаем здесь – аспиранты или еще кто!
– Давай!
Мы надеваем белые халаты, которые нашли в кабинете. Выходим. А от нас перегар – просто нереальный! Молодые парни в женской консультации, блин! Мы выходим, какая‐то женщина подходит и говорит:
– А Мария Ивановна уже принимает?
А Иван такой:
– Ее еще нет.
– А вы мне не подскажете, как ее найти?
Смотрю, Иван задумался, и говорю:
– Пройдите-ка, пожалуйста, в регистратуру!
Вот так. Слава богу, до консультирования пациенток не дошло! Она еще что‐то там стала выспрашивать, я говорю: «Это в регистратуру!» И мы потихонечку, по стеночке выходим на улицу и бежим в этих халатах к Ивану домой переодеваться. Было очень смешно, ржали очень долго. Мы пытались сделать умные лица, когда выходили из консультации, но как‐то не очень у нас получалось…
В нашей музыкально-артистической среде вращались еще разные девочки. Обычно они приходили из педлицея, педучилища или института. Любили поэзию, музыкантов, художников. И все время были проблемы у пацанов, потому что они на этих девушек западали, а те нередко переходили от одного к другому. Эти девушки сильно отличались от амазонок из училища – они слушали с умным видом, интеллигентные, нормальные девчонки. Это были музы, принцессы, и при этом они могли пить из горла. Муза, которая пьет из горла, – что еще нужно музыканту для счастья? Красивая девчонка и понимает тебя по-пацански. Еще и песни слушает твои. С одной такой у меня потом был роман.
Настя… Настя… Она была тусовщицей. Музой. Она была очень нежной. Пользовалась благородной, как мне тогда казалось, репутацией. Очень красивая, добрая, позитивная. Хиппи. Хипповая герла. Была вся в косичках. Она мне очень понравилась своим поведением, легкостью. Такая кошка добрая была…
Я помню, мы лежали в траве за зданием редакции газеты «Таганрогская правда», на лугу. Там еще был такой скос к морю. Мы легли на траву и начали целоваться. И я просто обалдел. Вот… Сразу влюбился безумно. Мы гуляли, я часто приводил ее домой. Говорю: «Мам, это Настя!» А с Настей еще ее ребенок был, мальчик маленький. Мама в шоке, глаза на лоб: «Господи! Рома, что ты делаешь?!» Ну как обычно…
Настя была ненамного старше меня, ей было года двадцать два – двадцать три. Можно сказать, что первый сексуальный опыт – взрослый, который я прекрасно помню, все ощущения, все эмоции – был с ней. Она была очень красивая. Худенькая. Загорелая. Она носила сарафаны, вся была в бусах, в фенечках из бисера. Волосы темные, выжженные слегка. Лицом похожа на модель, которая играла в «Последнем герое», – Инну Гомес. Только у Насти лицо было слегка более вытянутое и очень доброе. Она на кошку была похожа. Очень романтичная девочка. Все время мурлыкала. Фыр-р-р-р-р, фыр-р-р-р-р-р-р-р-р – вот так делала на ушко. Все время улыбалась. Выгибалась… кошка! Она меня наряжала в бусы. У меня были длинные волосы, и она заплетала мне косы. Фенечки, бусы дарила. Настоящая хипповая девочка на полном позитиве. То есть вся в облаках. Мне это так нравилось. Безумно. Такая была у меня девушка…
Мы гуляли, ходили босиком по городу. Дети цветов – так это называется. Два долбоеба. Тогда я не думал, что это странно, да мне и сейчас это нравится. Можно и по Москве так походить… Потом еще был момент, когда мы пришли ко мне домой. Почему‐то никого не было. И она начала ко мне в комнате приставать. Это было что‐то. У меня в голове эта картина до сих пор! У нее была очень длинная юбка в цветочках. Блузка и юбка… И она… В общем, так и села на меня, не снимая юбки…
С Настей мы как‐то поехали выступать на стадионе в городе Новошахтинске, куда съехались музыканты из разных городов. По случаю каких‐то выборов местных. Из Таганрога ехало два автобуса, в одном как бы тусовые ребята, просто молодежь города, они были все наши знакомые. А во втором автобусе мы – музыканты. С нами ехала тяжелая металлическая группа «Сакрум». Солистом у них был парень, которого звали Кэб. Он читал жесткий рэп типа Дельфина или Red Hot Chili Peppers. Чего‐то там тараторил та-та-та-та-та. Еще от Таганрога были «Асимметрия» и баянист Суса. Такой взрослый человек: ему лет тридцать с копейками было, когда нам по девятнадцать. И он как‐то залетел в Таганрог, ему очень понравился город, как и многим заблудшим поэтам и музыкантам. Он снимал в городе квартиру, а летом уезжал на юга, на моря – играл на улице и много денег зарабатывал. Он периодически то появлялся, то исчезал… Очень хороший музыкант был. Я иногда ему говорил:
– Суса, приходи к нам на концерт, подыграешь на своей гармошке.
– Да без проблем.
– Суса, хочешь песню послушать перед концертом, которую играть будем?
– А зачем?
И он приходил, звучала абсолютно незнакомая ему песня, а он подыгрывал с лету и очень в тему, без каких‐то излишеств, как будто долго репетировал с нами перед концертом.
У нас был обычный немецкий автобус, который по городу ездит. Мы веселые, все друг друга знаем, приезжаем в город. Там на стадионе стоит сцена, на ней какой‐то аппарат. По тем временам мне это казалось очень круто! Что‐то с чем‐то! И мы за сцену заезжаем, там еще ростовские музыканты приехали. И еще какие‐то совершенно неизвестные мне «гости из Москвы», как представил ведущий концерта, – танцевальный коллектив, где дурочка поет под фонограмму, и все. Не «Иванушки» какие‐нибудь, в общем. И вот публика собралась на этом стадионе. А стадион очень старый, по двум сторонам невысокие трибуны, лавки, а остальное – забор. Стадион – не стадион. Мы вылезли из автобуса, гитары начинаем настраивать – скоро выходить играть. Ведущий выбегает к нам, кричит: «Времени не хватает, давайте играть!»
А Настя меня нарядила: всяких фенек и цветочков понавешала – на руках, на ногах. Я оказался такой… как елочка новогодняя, весь сверкал и блестел. Рубашка и брюки все бисером расшиты, на шее нереальный пучок бус разной длины. Фенек было по локоть на каждой руке, в несколько слоев. Да, я не шучу – феньки в несколько слоев. В волосы Настя мне заплела какие-то бусинки. У меня тогда волосы длинные были, так что полголовы – в бусах. Такой настоящий хиппи. Да и песни у меня были такие… немного с народным уклоном. Достаточно простые, даже не про любовь, а просто про весну, которая пришла в город, спустившись вниз по тропе. Ручейки, бабочки…
И вот мы выходим, начинаем петь. А людей немного на стадионе – человек, может быть, восемьсот или тысяча, не больше. Но по тем нашим временам это было очень много. Люди пришли, потому что скучно было в городе: с колясками, с детьми. Мужики расстелили на поле газетки, сидят, выпивают. Хотят посмотреть диковинку. Мы спели всего пять песен. Люди хлопают. Я думаю: «О, круто!» А после нас выступали металлисты из группы «Сакрум». Я спустился со сцены, радостный такой, иду к автобусу. И тут подходят два здоровых пацана. Огромные такие.
