А мама очень часто уезжала. Она пыталась заниматься коммерцией. В Санкт-Петербурге почему‐то не было грецких орехов. Поэтому мама их покупала, ехала в Санкт-Петербург и продавала. Они там нереально дорого стоили. Мама часто уезжала с братом Пашей, и я оставался один. Мы с Лёхой брали выпить. Была такая водка в Мариуполе – «Гайдамацька», от слова «гайдамаки» – это казаки такие. Водка была разлита в бутылки, которые называли чебурашками. Не водочные, а лимонадные. Мы выпивали чуть больше половинки, а остальное выливали наутро в раковину, потому как больше не могли.

Мы не просто так бухали. Мы жарили картошку, рюмочки ставили, сервировали журнальный столик и сидели – культурно выпивали. Каждый раз мы записывали на магнитофон наши посиделки: как мы выпиваем, чокаемся, поем. Мы воображали, что у нас на этой вечеринке есть девушки. У меня была кошка Рита. И мы орали: «Эй, Ритка! Куда пошла? Иди сюда, что за дела?» Орали, хохотали, подзывали несуществующих девочек – в общем, взрослая жизнь! А потом слушали запись и смеялись над собой же. И конечно, записывали, как на гитарах играли. Это было очень кайфово, потому что из двух гитар получается музыка. Ритм-гитара играла гармонию, аккорды. А вторая – мелодию. И вместе было очень прикольно слушать. Пару раз соседи приходили ругаться, но мы просто замолкали и минут 10–15 на цыпочках ходили, чтобы не спалиться. И курили в форточку сигареты «Морэ». Такие длинные черные, в зеленой пачке, только‐только тогда появились. Ментоловые. Не было тогда никакой разницы – мужские или женские, курили все подряд. Круто! А еще мы с ним ходили под окна и собирали бычки от «Космоса», когда не было денег. Мы тогда только курить начинали. Покурим бычков больших – уау! Штырит! Голова кружится!

Лёха в то время познакомился с Юлей, с которой они впоследствии и поженились. Ну а я ни с кем особо не встречался. В доме напротив моей двенадцатиэтажки жили две сестрички. И мы со старшим братом Эдиком на пару за ними ухаживали. Эдик – за старшей, Светой, а я – за младшей, Инной. Она была очень красивая. Помню, я и Лёха за компанию воровали для них розы. Наш проспект Металлургов – две полосы движения, а посередине – аллея с розами. Немало мы с ним этих роз поотрезали! У меня тогда были коричневые штаны «бананы», в которых было много карманов. Пошиты они были из какой‐то болоньи, очень жесткой ткани. Там внизу был кармашек длинный, куда очень красиво помещался ножик. Перочинный, выкидуха. Такой – ты-дыщ-щ-щ-щ – нажимаешь на кнопочку, и вылетает лезвие. Ночью мы выходили на ту аллею. Мимо изредка проезжали «бобики» милицейские, потому что время (93–94-й годы) было неспокойное – улица на улицу, район на район. И каждый раз, когда «бобик» проезжал по проспекту, мы прятались в кусты с розами. Обкалывались шипами, все в царапинах были. И вот мы резали цветы, потом заходили к сестричкам на пятый этаж и клали под дверь. Огромную охапку. Нереальное количество роз, сколько могли унести в руках. Клали цветы и уходили…

А однажды мы с Лёхой легли на рельсы. Там проходило железнодорожное полотно. Металлургический завод недалеко от этого поселка был. Ходили составы, возили руду… И мы лежали на рельсах, девки визжали: «Дураки! Вставайте немедленно! У нас сейчас разрыв сердца будет!!!» А мы лежали на рельсах и бухали шампанское. Нам нравилось, что за нас переживают. А мы герои такие. Мы были абсолютно счастливы… Ну, мы сами, конечно, вставали. Но нам хотелось, чтобы нас подняли. Потому что мы не боимся ничего. Мы смелые ребята…

Вот так мы с Лёхой дружили, окончили девять классов средней школы. Потом я поступил в строительное училище там же, в Мариуполе, где отучился первый курс. А Лёха пошел учиться в музыкальное училище по классу трубы. Но даже когда мы поступили в разные училища, мы по-прежнему дружили. Мы все равно встречались, выпивали, играли на гитарах, приезжали к нему в район, там пацаны были. Он мне рассказывал какие‐то истории, как они там дрались. Поселок на поселок. В Мариуполе мы тогда с ним не замутили группу. Во-первых, не с кем было. Он чего‐то предлагал, у него же в музучилище много было знакомых. Но нам не до этого было. Мы просто песни играли. Даже это еще тогда плохо получалось. Гуляли, пили, учились. Мы к тому моменту еще не осмыслили, что можно группу делать. Да и сочинять я не пробовал тогда. И вот мы уехали в Таганрог, Лёха очень обижался на меня. Ради того, чтобы учиться со мной в одном училище, он, профессиональный трубач, перевелся из музыкального в строительное! «Я к тебе перешел, чтоб с тобой учиться. А ты уехал!» Но дружить мы так и не перестали. Никогда.

Учеба в училище – параллельная жизнь «чердачному» творчеству. В Мариуполе я поступил на первый курс строительного ПТУ. Специальность – отделочник-строитель или плиточник-отделочник, что‐то типа того. В Таганроге я перевелся в местное училище аналогичного профиля. Мы пришли с мамой, сдали документы в ПТУ-23, куда меня и приняли на второй курс.

Первое сентября. Я опоздал на торжественную линейку, на все эти праздничные дела. Прихожу в училище, занятия уже начались. Мне сказали, что я буду учиться в третьей группе. Стучусь в кабинет, открываю дверь, спрашиваю преподавателя: «Это третья группа?» Мне женщина отвечает: «Да, третья». Я смотрю на людей в аудитории и не вижу ни одного мальчика. Я растерялся. Закрыл дверь. Стою, думаю: вот глупость‐то какая! Подошел к вахтеру, спрашиваю: «Это пятнадцатый кабинет?» – «Пятнадцатый». Снова стучу, захожу: «Третья группа?» – «Да, третья». И уже все на меня с любопытством поглядывают, говорят: «Ты новенький, да?» «Да», – говорю и опять закрываю дверь. Я ничего не понимаю, я вижу в аудитории одних девушек!

В группе мариупольского училища, где я учился, были одни пацаны, и специальность наша называлась «плиточник-отделочник». А это что такое?! Как выяснилось, в Таганроге это называлось «плиточник-отделочник широкого профиля»: и маляр, и штукатур. То есть подразумевалась и отделка, и поклейка обоев. И оказалось, что по этой специальности в Таганрогском училище учатся одни девушки!

В третий раз я хлопнул дверью, стою и думаю, что теперь делать. И вдруг дверь открывается, выбегает весь этот класс, вся группа девок, и затаскивает меня в аудиторию. Кричат: «Ты к нам, ты к нам!» Я такой: «Извините, я ничего не знаю…» – «Да, к нам, к нам!» Преподаватель пытается их успокоить. А они его просто посылают: «Да иди ты! Мы щас сами во всем разберемся!» Я такой: «Да я в третью группу…» – «Это к нам! Круто, садись! Ты откуда попал?» Я сажусь за парту. Сижу и ничего не могу понять: почему одни девушки?! Я потом смирился. Правда, еще неделю не понимал, как я буду ходить по училищу. Как на меня будут смотреть пацаны? Мне это сначала не то что не понравилось, я просто был шокирован. Я-то учился среди парней, а тут одни девушки! Полная глупость, правда? Как такое может быть?

Я стеснялся всего: того, что я один среди девушек, что все училище практически смеется надо мной. Там учились, допустим, на сварщиков – на такие мужские профессии. А я же не могу им всем объяснить, что в Мариуполе со мной только пацаны учились. Как я это всему училищу мог объяснить? Никак. У меня была тридцать одна девушка в группе. А я один…

Недели через две-три они начали при мне на переменах рассказывать разные женские штуки, что с ними происходит. Я поначалу не знал, куда деться. Они просто меня не замечали, стали ко мне относиться не как к мужчине, а как к одному из этого большого женского коллектива. Меня это шокировало. Не то чтобы мне было обидно. Я все время очень удивлялся: как они могут при мне говорить разные вещи? Они между собой общались, а меня не брали в расчет. Не то чтобы они меня игнорировали, нет. Но они не относились ко мне как к мужчине. Потом уже, через год учебы, я ходил по коридорам училища, а вокруг меня все время было человек десять девушек из моей группы, и я уже был как принц или султан турецкий. Сначала все смеялись, что я учусь среди одних девчонок, а потом начали завидовать. Я шел в столовую, а вокруг одни девчонки!