– Ну так давай, замути темы какие‐нибудь!

– Да я уже женат…

А Ираида приехала из Горловки, она была спокойная, уравновешенная. Скажем, барышня XIX века. Она верующая была – пела при храме в Таганроге. Но могла и веселиться без проблем, когда не было поста. Она прекрасно знала, что я НЕверующий человек. И поэтому, наверное, ей было интересно со мной общаться, помочь мне, с ее точки зрения. Она мне доказывала на всяких примерах, что бог есть. Я не отрицал этого. Но я ей говорил: «Да, но я верю в себя». У меня другая философия. Она тоже не сопротивлялась. Я уважал ее мнение, а она – мое. И мы с этим нормально жили. Она окончила музучилище по специальности «дирижер-хоровик». Оксана тоже по этой специальности училась. Две абсолютно разные девушки. Что их связывало? Да ничего.

Особых тайн у меня от них не было. Они рассказывали мне всю дребедень, связанную с их молодыми людьми. И я сижу, уши вянут, уже не могу слушать. Какая‐то ревность была дружеская: что она мне про какого‐то парня тарахтит, когда Я здесь! Хотя чего ревновать, если мы друзья? Какие могут быть претензии? Но это объяснимо. Мужчины и женщины – они же разные. Что значит – «просто друзья»? Просто друзей не бывает. Это я только сейчас понял. Тогда я не знал, что дружбы между мужчиной и женщиной не может быть. Не может и все. Два разных пола. Как бы они ни хотели дружить друг с другом – не выйдет. Они смотрят друг на друга как на объект. Ничего с этим не поделать.

Были посиделки, я брал гитару, и мы начинали петь мои песни на два голоса, на три, они же хористки. Красота такая… Слова там были примерно такие:

Веселей зима. Вьюга веселей.

Береги меня от дурных вестей.

Тогда я в первый раз услышал, как люди поют в терцию. Мне очень нравилось. Я не знал, как это делается. Но я слушал и учился на слух. Профессионально петь научиться мне не хотелось. Мне просто показали, какие возможности могут быть у голоса, у музыки. Я так, на каком‐то своем уровне, учился у Ираиды. Как строить терцию, определял на слух, не по музыкальным законам, не по нотам. Я и сейчас смогу без проблем спеть в терцию. Как гитаре учишься во дворе, так и тут привыкаешь слышать, как правильно, а как нет.

У меня вообще песни на тот момент были достаточно мечтательные. Ничего не понять. Но я верил во все, что пел. Да и сейчас верю. Я так верил, так писал, так жил. Был максимализм, высокие фразы. Мир во всем мире… Очень непонятные, абстрактные вещи, но очень позитивные. «На твоем лице капли хрусталя». Почти ничего и не помню из того своего творчества.

Я тогда не знал, зачем пишется песня, почему. Хотел что‐то писать, но не знал причину. Поэтому я просто что‐то выдумывал, какие‐то наборы слов, которые звучали под музыку. Иногда слова попадались мудреные, которые я даже не всегда понимал. Но я писал, и мне нравилось. Я не старался кому‐то подражать, писал просто околесицу. Сидел и придумывал, шлифовал. Для меня тогда была важна не идея, не посыл от себя, а именно результат как достижение цели. А цель – песня. О смысле не задумывался вообще. Нужна ли она мне, людям? Интересно было само ремесло – как пишутся песни. Мне нужно было придумать куплет, музыку и чтобы это как‐то все вместе звучало.

Я писал песни, а стихи – никогда. Это было чуть ли еще не в Мариуполе, когда я решил написать песню на чужие стихи. Дома валялась книжка какого‐то советского поэта, который про какие‐ то ромашки писал, про поля, про Родину. Я открыл стих и ради прикола придумал музыку. Просто на готовый текст сочинил мелодию. У меня было несколько песен, для которых я сначала придумал музыку, а потом под нее написал слова. Я сидел, напевал что‐то, придумывал квадрат аккордов с мелодией, которая пришла мне в голову. И бормотал какие‐то слова под эту музыку, вообще не связанные друг с другом. «Ля-ля-ля… солнце… ветер… ля-ля-ля… хочется…» – фигню какую‐то. Мне просто жутко хотелось петь. «А-а-а вьюга… снежинки… ля-ля-ля вечность…» Ерунда полная! А потом я придумал песню, которая уже немного была со смыслом, но я все равно еще ничего не понимал.

Я ни к кому конкретно не обращался. Просто такая песня. Типа группа «Воскресенье», там же песни тоже ни о чем. Вот такую зимнюю песню написал тогда. Лирическую, романтическую.

На чердак я свои песни не приносил. Эта уже в постчердачный период была написана. А вот для той песни Ираида потом дописала куплет, который очень органично туда лег. Вышло здорово. Мы пели эту песню с ней на два голоса.

Типа о том, что встречи сказочные были, и оставь тепло, уходя… Припевов тогда не было, были одни куплеты.

Мама хорошая. Мама стерпела все. Она много терпела – всю мою жизнь. Всю мою юность. Пыталась как‐то влиять, хотела, конечно, лучшего для сына. Но по большому счету она не особо верила в то, что у меня что‐то получится с музыкой. Ну увлекается парень – хорошо! Играет на концертах – хорошо. Ходила даже на концерты, слушала.

Приходил я домой очень поздно. Бывало, тусил по три-четыре дня на каких‐то квартирах. С кем‐то пили, играли, ездили куда‐то. Были, конечно, скандалы, потому что я часто не предупреждал ее, что не вернусь ночевать. Мобильных телефонов же тогда не было. Домашнего телефона тоже. Так что приходилось приезжать домой и говорить, что уезжаю. Не всегда получалось… В последние года два моей жизни в Таганроге она уже смирилась, что я пропадаю, что у меня своя жизнь.

Один раз я пришел домой и не смог открыть дверь сам. Решил никого не беспокоить и лег прямо на пороге. А мама утром уходила на работу и не могла открыть дверь, потому что я под ней лежал и спал. Она меня, конечно, отодвинула, сказала: «Рома, иди спать!» А я: «Да я и так сплю, все нормально». – «Иди в кровать быстро!»

Но я редко позволял себе такое. Обычно просто не приходил. А зачем приходить, если ты плохо выглядишь? Лучше где‐то прийти в себя и вернуться нормальным человеком. Да, мама волновалась. Но под конец научилась не волноваться. Она воспитывала меня, а я воспитывал ее. Так получилось. Я же гордый был. Наглый, упрямый. Я все время думал, что если мне мама что‐то советует, это плохо, это неправильно. Она ничего не понимает. Поэтому я буду жить как хочу. Если мама хотела, чтобы я поступил в медицинский институт, стал доктором, я говорил, что не хочу и никогда не буду доктором, я буду строителем.

Мама всегда хотела только хорошего для меня. Но я с ней спорил и оказывался прав в конечном счете. Она хотела, чтобы я поступил в Ростовский строительный университет. Я туда подал документы, не поступил. Хотел подать документы в наш строительный колледж, но было уже поздно. Помню, пришел домой и говорю: «Ну что, доигралась? Хотела на своем настоять? Теперь меня даже в колледж не берут! Еще один год терять?» Она пошла в колледж, дала взятку, чтоб у меня приняли документы. Так получалось, что из ее советов для меня ничего хорошего не выходило. И я понял, что нужно действовать самому.

Насчет моих отношений с девушками – то же самое. Она привыкла. Понимала, что это все несерьезно. Нет, она пыталась, конечно, ладить с ними, улыбалась, здоровалась. Хорошо, что девушка есть. Некоторые ей нравились, некоторые нет. Она привыкала к тем, с которыми я более-менее долго общался. А с другими: «Ну Рома, ну кого ты опять себе нашел! Ты посмотри внимательнее, у тебя все впереди, столько еще будет девушек!» Высказывала замечания. Например, если девушка наглая. Критиковала не по красоте, а по поведению: «А кто она? А чем занимается?» – «Мам, я не знаю кто». – «Рома, ну надо же знать! Где она живет, где учится, кто у нее родители?» В провинции так. Но она в принципе никогда не высказывала мне претензий типа: «Вот это плохая девочка, не встречайся с ней!» Она хитро подходила. Если у меня была какая‐то проблема и я начинал что‐то ей рассказывать, она говорила: «Да-да, Рома, правильно. Я тоже так думаю». Она как‐то оберегала меня. Но все‐таки не уберегла, судя по городу Новороссийску… Позже расскажу.