Там была комната, где играли разные ВИА. Стояли живые барабаны, «Амати» какие‐нибудь. Даже синтезатор был. Еще электрогитара, колонки. Все как у взрослых. И мы там начали репетировать. Тогда мы не думали, конечно, что будем какой‐то там супергруппой. Даже не мечтали, чтобы нас все знали. Мы просто хотели играть и чтобы у нас были свои слушатели.
Компания наша постепенно росла. Все происходило так: у меня периодически появлялась новая девушка, я ее приводил, они все сдруживались. Позднее я с ней ссорился, расставался, а она все равно оставалась в компании сама по себе. Я очень злился: «Что ты ходишь к моим друзьям?» – «А это теперь не только твои, но и мои друзья!» Некоторые девушки оставались, потом приходили уже с другими парнями. Я знакомился с ними, ни у кого претензий не было. Вот так вокруг нашей компании появлялись ребята и девушки, бывшие, не бывшие. Но мы, честно говоря, немногих пускали. Особенно ребят – третьи руки уже получались. Ладно девушка еще… тем более девушки в компании с девушками дружат. Мальчиков в компании они не делили. Мы этой компанией всегда обсуждали девчонок, которых я приводил. «Да она у тебя больная какая‐то!» – «Я знаю». – «Ну она выдала, конечно!» – «Ну да…» – «Слушай, а эта у тебя клеевая». – «Да, точно клеевая!»
После училища свободное время я проводил с Иваном. У него я дневал и ночевал. Мы каждый вечер в беседке у него собирались. Терли, в карты играли, музыку слушали. Семечки, анекдоты разные свежие, они ведь не отличаются в мире, во всех городах одинаковые. Я и сейчас‐то не помню новых, они тоже как семечки – смеешься и забываешь.
Как‐то 8 Марта мы переоделись с друзьями в женщин. Компания подобралась большая, и мы все вместе отмечали праздник у меня дома на ПМК. Решили, раз уж веселиться, так веселиться – и мы с Иваном переоделись в женское. Нас девочки нарядили, накрасили густо, нашли какой‐то парик. И нам захотелось, чтобы кто‐то это увидел, а то мы все ржем, нам прикольно, а поделиться не с кем. И мы решили выйти в таком виде из подъезда на улицу. К третьему этажу я одумался и сообразил: лучше этого не делать, потому что люди могут не понять и просто дать в лоб. Говорю: «Не, ребята, пошли назад!» А у меня ж каблуки… красавец! Мы поднимаемся по лестнице обратно на пятый этаж, домой. И тут как раз выходит мой сосед покурить. Восьмое марта, он подпитый. «Ой, девочки, а вы к кому такие красивые идете?» А я: «Да мы к Роме идем, знаете такого?» – «Ой, какие девчонки! Повезло пацану!» В общем, он так и не понял, что я и есть его сосед Рома. Он уже начал ухаживать за нами, так что мы быстренько позвонили в свою квартиру, забежали. Долго ржали. Вот так сосед в меня влюбился слегка…
Мы были старой закалки, пили портвейн. Самогон тоже был популярным напитком, мы его у бабулек покупали. С водкой. Традиция такая… Помню, мы отмечали шестнадцатилетие Ивана и забухались, напились наливкой так, что я три дня не мог выползти из его дома. И его мама держала нас с порога за шкирку: в одной руке он, в другой – я. За шкварники. И мы блевали дуэтом. Потом я упал, говорю: «Ваня, я пойду домой!» Его мама говорит: «Куда ты пойдешь? Ты видел себя в зеркало?!» А я рвался, когда они меня вдвоем держали: «Нет! Мне срочно надо домой! Меня ждет мама!» Ванина мама говорит: «Твоя мама тебя в таком виде не узнает!»
Много историй веселых было… Как‐то Иван где‐то нашел чемодан денег – советских рублей. Разные купюры: рубль, трояк, пятерка, червонец, четвертной. Целый чемодан денег, которые кто‐то не успел поменять в свое время, и эти деньги уже не ходили. Мы всю ночь сидели за круглым столом и играли в преферанс на эти деньги. Мы разделили сначала между собой, а потом на них играли. Сидели, курили. И еще у Вовкиного брата были настойки, наливки всеразличнейшие: на вишне, на малине, на дыне, на разных фруктах. В водку или спирт забрасывают фрукты и настаивают в десятилитровых баллонах. Мы сначала пили свое, потом оно закончилось. Мы облазили все шкафы, весь погреб, ничего не нашли. «Нет! – Вовчик говорит. – Точно где‐то есть!» А там, в доме, был такой проход к ванной – она была типа бассейна, вырыта и выложена плиткой. Там стоять можно было. В ванную вела дверь из коридора, мимо которой мы все время ходили. А рядом с дверью – такая кишка, где все эти баллоны с наливками и стояли! И кто‐то кричит: «Нашел! Они под носом стояли!» И мы давай оттуда сливать понемножку. В общем, мы всю ночь пили.
Баран принес пневматический пистолет, из которого шариком стрелять можно. Мы ставили пустые бутылки и по ним стреляли под утро… Мы очень много выпили этой наливки, и Вова все время кричал: «Приедет брат, он меня убьет!» А мы такие: «А давай туда воды подольем, он ничего и не заметит сразу!» – «Давай!» Потом полезли в этот бассейн. А Иван очень любит баню. Там температура была высокая – аж пар шел от воды. Помню, на стене висел градусник большой. Иван говорит: «А давай его засунем в воду!» А в воде – 80 градусов! Я кричу: «Черт! Да мы щас тут сваримся!» Вылезли мы, снова сели в преферанс играть, на бабло пачками. Очень кайфовая вечеринка была!
Таких историй было много в то время. Мы иногда выезжали на море с шашлыками, с самогоном. Пели песни под гитару. Ну, допустим, «Так вперед за цыганской звездой кочевой…» С закуской было все просто: все есть, все растет. Черешня, персики, абрикосы, грецкие орехи осенью. Идешь по улице в частном секторе мимо домиков, а на ней растут вишня, яблони, груши. Виноград лезет прямо из-за забора и сползает гроздьями по воротам. Идешь, рвешь, ешь. Ты мог пройти улицам по трем – и у тебя в руках уже здоровенный пакет с фруктами. Даже останавливаться не надо. Все есть – подножный корм. А вот с неподножным были проблемы.
У меня из параллельной группы в училище была девушка, танцовщица, занималась бальными танцами. Как‐то раз была очередная самодеятельность в училище, мы вместе все там выступали, а потом пошли на пляж: Чёрный, Иван с Наташей и эта девушка сумасшедшая. Она забежала домой, взяла бутылку самогона литровую. А тогда появились все эти «Сникерсы», «Баунти», и мы купили батончик «Натс». И на пляже этот литр самогона под один «Натс» уничтожали. У нас осталось порядком самогона, мы закопали его в песок, потому что больше не могли уже пить, типа обязательно сюда вернемся еще раз. А у нас барабанщик появился, очень хороший парень – Игорь из Тбилиси. И он чего‐то замечтался, выпивает и откусывает половину этого «Натса». И мы такие смотрим на него: «Игорь, что ты делаешь?! Мы чуть ли не по пол-орешка оттуда достаем, а ты?!» – «Ой, извините, я задумался…»
Вообще, на море мы ходили нечасто. Оно для местного жителя ничто. Это всем известный факт. Потому как к хорошему привыкают, к тому, что у тебя всегда под боком. Поэтому море для меня было таким местом, где можно было разве что развести вечером костерочек неподалеку от пляжа, бухануть и, может быть, изредка покупаться. За все лето можно раз-два побывать на море. Когда романтика всегда, романтики нет. Ты к этому привыкаешь. К красоте. И ее не замечаешь. Романтика была абсолютно в другом: бухануть, уехать куда‐нибудь, познакомиться с какой‐нибудь девушкой, поцеловаться. Что‐нибудь устроить. Найти денег. А еще замутить какой‐нибудь концерт.
В Мариуполе, когда я к Лёхе приезжал, мы ставили палатку у него во дворе, в саду. И в этой палатке пили. Нам было кайфово: костер разжигали, сосиски жарили. Его мама все время говорила: «Зайдите домой. Холодно!» А нам было классно. За романтикой мы ездили. Куда? В Танаис, например. Между Ростовом и Таганрогом есть такое древнее поселение. Там сейчас деревня, а вообще‐то там древние скифы жили. Чуть ли не амазонки. Реально. Там все время проводились раскопки, немцы приезжали, итальянцы. Летом собирались барды, художники. Все отребье, которое не хочет работать, а хочет тусить. Тогда это было круто. Мы ездили, знакомились с людьми, пили медовуху, дешевое вино. И были счастливы. Или выезжали компанией с палатками на пруд.
Море – не кайфово, а вот на рыбалку – это да. Но на нее не хватало времени. Постоянно был занят какими‐то делами. Как обычно: то деньги надо было зарабатывать, то учеба. Музыка. А рыбалка была очень редким событием. Идешь на выходных к морю на рыбзавод. С доночкой. Донка‐то это что такое? Это такой груз большой, леска и на ней крючка два-три. Ты раскручиваешь ее, забрасываешь. Без поплавка, без удилища. Она натянута, сидишь, смотришь, она дергается – клюет, и ты вытаскиваешь. Можно было наловить бычков, это рыба такая. Наловишь десятка четыре, пожаришь и ешь.
