– Да, наверное, – откликнулась я.

– Для сухопутного вида это почти сносно, – быстро добавил Немо. – Но не идет ни в какое сравнение с красотами подводного мира. Впрочем, когда тебя списывают на пенсию, приходится чем-то жертвовать.

– Я много раз перечитывала вашу книгу, – сказала я как можно учтивее, – и мне она очень нравилась.

– Жюль Верн был не просто моим автором, но и добрым другом, – печально сказал он. – Я очень горевал, когда он ушел от нас, а я ведь мало по кому даже из своих книжных друзей тосковал.

Мы пришли к дому Немо. Подводная лодка из «Двадцати тысяч лье под водой» уже утратила хищный лоск. Теперь ее траченную временем клепаную железную обшивку украшали потеки ржавчины, а два больших смотровых иллюминатора окаймляли зеленые водоросли. Она принадлежала прекрасному веку надежд на высокие технологии. Это был «Наутилус».

Мы подошли к трапу, и Немо помог мне взойти на борт.

– Спасибо, – сказала я, спускаясь в маленькую боевую рубку, где хозяин разместил кресло и стол, на котором стоял стеклянный кальян.

Капитан принес еще одно складное кресло и пригласил меня сесть.

– Вы здесь, как и я, – отдыхаете в ожидании очередного задания? – спросил он.

– Да нет, я вроде как в отпуске по беременности, – объяснила я.

– Об этом мне ничего не известно, – весомо сказал он, наливая мне кофе. Фарфор был со знаком «Белой звезды».[54]

Я отпила и взяла предложенное печенье. Кофе оказался великолепным.

– Хорош, правда? – спросил Немо, улыбаясь.

– Прекрасен! – ответила я. – Никогда такого не пробовала. Что это за сорт?

– Из Гвианского залива, – ответил он. – В этом районе моря по дну разбросаны подводные горы и холмы, прекрасные, как Анды. Там в глубоких долинах я нашел подводное растение, чьи высушенные и растертые зерна превращаются в кофе, способный дать фору любому сухопутному.

На мгновение он помрачнел, посмотрел в свою чашечку, вращая в ней коричневый напиток.

– Как только мы допьем этот кофе, его больше не останется. Уже почти сто лет меня бесцельно болтает по Кладезю Погибших Сюжетов. Знаете, должно было выйти продолжение – Жюль Берн написал половину, но умер. Увы, после его смерти рукопись выбросили и уничтожили. Я обратился в Совет жанров с протестом против вынужденного приказа об уничтожении, и мы с «Наутилусом» получили отсрочку.

Он вздохнул.

– Мы пережили несколько перебросок из книги в книгу внутри Кладезя. А теперь, как видите, я встал на мертвую стоянку. Гальванические батареи, источник энергии «Наутилуса», почти изношены. Натрий, который я добывал из морской воды, кончился. Много лет я был охраняемым объектом, но сохранение при отсутствии употребления не имеет смысла. «Наутилусу» на ремонт надо всего-то несколько тысяч слов, но у меня нет денег, нет влияния. Я просто эксцентричный одиночка, ожидающий продолжения, которое, боюсь, никогда не будет написано.

– Я… я хотела бы вам чем-нибудь помочь, – ответила я, – но беллетриция всего лишь поддерживает порядок в Книгомирье, она не определяет политику, не выбирает, какую книгу писать. Надеюсь, вы давали объявления?

– Много лет. Да сами вот посмотрите.

Он протянул мне номер «Слова». «Поиск работы» занимал половину газеты. Немо ткнул пальцем, и я прочла следующее:

«Эксцентричный и властный морской волк (экс-верновский) ищет увлекательную и морально выдержанную историю, чтобы показать свое знание океана и обсудить место человека в природе. Франкоговорящий, имеет личную подводную лодку. Обращаться к Капитану Немо, "Кэвершемские высоты", шестой цокольный этаж, КПС».

– Каждую неделю в течение ста лет, – проворчал он, – но ни одного стоящего предложения.

Мне подумалось, что его понимание стоящего предложения вряд ли совпадает с общепринятым: трудновато удержаться на уровне «Двадцати тысяч лье под водой».

– Вы читали «Кэвершемские высоты»? – спросил он.

Я кивнула.

– Тогда вы должны понимать, что уничтожение книги не просто неизбежно, но необходимо. Когда роман пойдет на слом, я не стану просить о переводе в другое место. Мы с «Наутилусом» будем разобраны на текст, и, честно говоря, я давно этого жду.

Он нахмурился и уставился в пол. Затем налил себе еще кофе.

– Разве что, – добавил он, вскидывая голову, – подать объявление в рамке, с картинкой, как думаете? Дорого, но лучше привлекает внимание.

– Конечно, стоит попытаться, – ответила я. Немо встал и, не сказав ни слова, отправился вниз.

Я думала, он вернется, но через двадцать минут решила идти домой. Когда я уже неторопливо шла к дому по тропке вдоль берега озера, мне по комментофону позвонила Хэвишем.

[55]

– Как всегда, мисс Хэвишем.

[56]

– Перкинс наверняка вне себя, – сказала я, думая, что жизнь в бестиарии со всеми этими граммазитами, Минотавром, йеху и парой миллионов кроликов – это что-то с чем-то.

[57]

– Иду.

Я вчиталась в Кладезь и вскоре оказалась в лифте, поднимавшемся в Библиотеку. Передовица прихваченного по дороге свежего номера «Слова» гласила: «Персонажи детских стишков устраивают забастовку на неопределенное время». Чуть ниже шел репортаж о недавнем ночном нападении на Хитклифа. Еще там говорилось, что террористическая группировка «Великие датчане» также угрожает его убить: они желают, чтобы на следующей церемонии вручения Букверовской премии в номинации «Самый романтический персонаж (мужской)» победил Гамлет, и ради этого пойдут на все. Я перевернула страницу и обнаружила большую статью, превозносившую достоинства СуперСлова™, а также открытое письмо Главного текстораспределительного управления, объясняющее, что все привилегии сохранятся и все останется как прежде.

Лифт остановился на первом этаже. Я быстро добралась до «Разума и чувства» и вчиталась в роман. У дверей Норленд-парка по-прежнему маячила толпа. На сей раз здесь раскинулись палатки, играл духовой оркестр и стояла металлическая жаровня, в которой горели щепки. Увидев меня, толпа начала скандировать:

– ОТПУСК, ОТПУСК!

Усталая женщина с неопределенным количеством детей протянула мне листовку.

– Я триста двадцать пять лет выполняю эту работу, – сказала она, – и у меня за все это время даже выходного не было!

– Мне жаль.

– Нам не жалость нужна, – встрял Соломон Гранди,[58] который по случаю субботы выглядел не слишком здоровым. – Нам нужно действие. Мы, устники, должны получить те же права, что и прочие персонажи.

– Верно, – сказал парень с ведром и головой, обернутой коричневой бумагой. – Никакие деньги не компенсируют неудобств, связанных с постоянным повторением! И тем не менее мы хотим сделать следующие заявления. Первое: все персонажи детских стишков должны немедленно получить двухнедельный отпуск. Второе…