год, когда он сидел в одиночестве и смотрел фильмы в одном из многочисленных кинотеатров в своем или соседнем пригороде.

Всякий раз, когда мне давали поиграть в саду моего богатого дяди, я первым делом шёл к клумбам перед домом. Я украдкой собирал лепестки, пока не собрал коллекцию самых разных цветов. Затем я прятался в папоротнике и раскладывал лепестки группами на бетонных ступеньках так, чтобы каждая группа напоминала набор гоночных цветов, описанных на той или иной странице в сборнике гоночных книг, принадлежавших другому дяде: младшему брату моего отца, который жил далеко на юго-западе Виктории. Зимними воскресеньями, когда сад был пуст, я собирал по листочку с каждого куста или дерева как в переднем, так и в заднем саду. Потом в папоротнике я жевал листочек за листочком, сравнивая вкусовые качества. (Я делал это не только в саду моего богатого дяди, но и в большинстве садов, которые я посещал в детстве. Несколько лет назад я увидел в газетной статье список садовых растений, которые, как считается, ядовиты для человека. Некоторые из этих растений я часто жевал и пробовал в детстве.)

Меня всегда привлекал папоротник в менее посещаемой части дома.

Возможно, некоторые из свисающих листьев напомнили мне пальмы в горшках, призванные символизировать роскошь на линейных рисунках гостиничных фойе или столовых, где в прочитанных мной комиксах разворачивались так называемые романтические эпизоды. Или, возможно, я реагировал на относительное уединение папоротников так же, как реагировал всякий раз, когда оказывался один в уединённом месте или на пустынном ландшафте, или даже когда читал о таком месте или ландшафте – представляя себя и молодую девушку наедине в этом месте или на этом ландшафте.

Человеком, которого я чаще всего видел наедине с собой в папоротнике, была одна из трёх моих кузин, дочерей состоятельного владельца папоротника. Младшая из них была на четыре года старше меня. Никто из них, насколько я помню, не обращал на меня ни малейшего внимания в детстве. Двое из них давно умерли, а третью я никогда не встречал.

с почти двадцать лет. Тем не менее, я могу точно вспомнить особое влечение, которое я испытывал к каждой из моих трёх кузин. Я никогда не испытывал ни к одной из них того тоски, которую часто испытывал к той или иной девушке моего возраста, которую я считал своей девушкой. То есть, я никогда не жаждал, чтобы за мной повсюду следовала кузина, шпионила за мной или допрашивала меня, чтобы узнать все мои мысли и мечты. И я не лежал в постели ночами, пытаясь представить себя с той или иной кузиной в далёком будущем мужем и женой в двухэтажном доме на обширном сельском участке. Возможно, мои чувства к моим кузинам отчасти возникли из-за того, что в детстве у меня не было ни сестры, ни подруги моего возраста. Моим единственным братом был брат на пять лет моложе меня.

Более того, из-за проигрышей отца на скачках мы почти каждый год переезжали из одного арендованного дома в другой, так что я всегда чувствовал себя временным и, вероятно, вскоре потеряю любого друга, с которым мог бы завести знакомство. Больше всего я жаждал, чтобы мои кузены давали мне советы. Я никогда не стоял один в папоротнике без смутной надежды, что кто-нибудь из кузена присоединится ко мне там, среди стелющейся зелени, и устроит мне, как сказали бы моя мать и тётя, добрую беседу.

Моя кузина, возможно, рассказала мне в папоротнике не больше, чем о том, как она проводила те многочисленные часы, когда я не мог за ней наблюдать: о чём она говорила с подругами в школе или с сёстрами поздно ночью в их общей спальне. Даже это было бы ценно для меня, ведь мне приходилось вкладывать в уста подруг предсказуемые слова, которые я сам выбирал, всякий раз, когда я пытался предвидеть наши будущие отношения друг с другом. Я знал, что моя кузина могла бы рассказать мне гораздо больше, если бы я смог заслужить её сочувствие, и хотя я никогда не мог сформулировать ни одной детали этой драгоценной информации, я иногда, оставаясь один в папоротнике, мог испытывать приятное головокружение, просто предполагая, что однажды услышу что-то подобное от молодой женщины, стоящей так близко.

рядом со мной я мог разглядеть слабые волоски на ее предплечьях и бледные веснушки чуть ниже ее шеи.

В папоротниковой роще я грезил только о трёх своих кузинах, живших неподалёку, но в других уединённых местах мне являлись образы других кузин, которые давали мне советы или открывали мне тайны. У моего отца-католика и моей матери-протестантки было по восемь братьев и сестёр. Из восьми моих дядей и тёток по отцовской линии только трое вступили в брак, и эти трое произвели на свет одиннадцать детей. Все восемь моих дядей и тёток по материнской линии вступили в брак и произвели на свет более сорока детей. Мой отец был старше большинства своих братьев и сестёр, тогда как моя мать была моложе большинства своих. Я почти не общался с кузенами по отцовской линии, которые в основном были намного моложе меня. В детстве я навещал многих своих кузенов по материнской линии и даже иногда оставался ночевать у них. Ни разу за всё моё детство ни одна моя кузина не подошла ко мне так, словно намеревалась серьёзно поговорить между нами. Несколько кузин даже дали мне понять, что им не нравится моё общество. И все же год за годом я сохранял надежду.

В один из знойных дней грядущих летних каникул я наверняка окажусь наедине с кузиной в каком-нибудь сарае на ферме её родителей. Между нами возникнет такое взаимопонимание, какого ещё никогда не было между мной и женщиной. Ни один из нас не будет чувствовать необходимости доказывать свою принадлежность друг другу. И мы не будем жить в страхе потерять расположение друг друга. Наше настроение будет расслабленным, даже беззаботным. Наши совместные дела начнутся с вопросов и ответов. Сначала мы зададим пустяковые, а то и небрежные вопросы, как будто ничего не поставлено на карту. Позже наши вопросы будут такими, которые давно нас беспокоили или даже мучили. Мы будем отвечать друг другу откровенно, каждый изумляясь, как легко мы развеиваем одно сомнение за другим, одну загадку за другой. Возможно, наша честность вынудит нас раздеться или даже позволить себе прикосновения друг к другу, но я никогда…

предполагали, что все, что мы могли бы сделать вместе, будет сделано с какой-то менее серьезной целью, чем узнать то, чему наши родители, тети и дяди, по-видимому, очень хотели, чтобы мы не научились.

На заднем дворе моего богатого дяди я проводил большую часть времени перед его вольерами, особенно перед клетками для разведения. В каждой из них находились самец, самка и гнездо – пустая жестяная банка из-под воска Фишера, которую птицы выстилали соломой и перьями. Гнездовая коробка всегда была прибита к стенке клетки, но слишком высоко, чтобы я мог заглянуть внутрь. Я часто видел часть взрослой птицы, сидящей в гнезде. Иногда я слышал крики птенцов изнутри гнезда. Иногда я видел, как птица-родитель тянется вниз, чтобы покормить птенцов изо рта. Я никогда не заглядывал в гнездо. В каждой клетке для разведения была небольшая дверца, через которую можно было заглянуть в гнездо, но дверца всегда была заперта на замок. Однажды я спросил у дяди, можно ли мне заглянуть в одну из дверец, но он сказал, что даже мой взгляд на них может заставить птиц бросить яйца или птенцов.

Мои мельком увиденные на кухне тёти воскресными вечерами 1950-х годов, возможно, стали одной из первых причин моего отвращения ко всей моей последующей жизни к еде, приготовленной кем-то другим. Тётя и её помощницы готовили два блюда: салат и трайфл. Ингредиенты салата, казалось, требовали немалого труда. Листья салата приходилось складывать пополам и нарезать, а затем снова складывать и нарезать, пока не получалась миска того, что называлось измельчённым салатом. Отдельные кусочки салата, прилипшие к ладоням или застрявшие под ногтями, соскребали или выщипывали и бросали в миску. Точно так же, когда с только что отрезанного ломтика отвалилась гроздь семян томата, женщина, нарезающая свеклу, подхватила этот комок между лезвием ножа и двумя-тремя кончиками пальцев, а затем бросила семена вместе с примыкающим к ним желе в миску, где в уксусе были погружены кусочки томата, а также кружочки и кольца лука. Не могу сказать, что меня отвращало приготовление свёклы, но вид