И тут он коснулся меня. Легкое прикосновение к моей щеке заставило вздрогнуть всем телом. Пальцы Максима скользнули по коже, словно ток прошел сквозь меня, обжигая каждый миллиметр. Он нежно провел большим пальцем по моим губам, заставляя их невольно приоткрыться. В его глазах читалась такая же нестерпимая жажда, как и во мне.

– Кать… – прошептал он хриплым голосом, словно это давалось ему с трудом. – Ты…

Он не успел договорить. Его слова оборвались.

С кухни донёсся тихий детский плач и будто ледяной водой окатил, возвращая меня в реальность, где я – мать, а передо мной стоит мужчина, который пробуждает во мне чувства, опасные и неконтролируемые. Мгновенно отпрянула от Максима. Вся страсть, все безумное желание, как по щелчку пальцев, схлынуло, оставив лишь легкое покалывание в теле и мучительное разочарование.

Словно ошпаренная, я бросилась на кухню, подхватила плачущего сына и прижала к себе.

«Прости, малыш, мама отвлеклась», — бормочу, проглаживая хрупкую спинку.

С ребенком на руках, я поспешно удалилась в другую комнату и обернулась к Максиму, застывшему в коридоре, как истукан.

— Подождешь пятнадцать минут? Нам нужно собраться, — быстро проговорила я, пытаясь скрыть бурю, бушующую внутри.

Не дожидаясь ответа, захлопнула дверь, оставив мужчину одного.

Прислонилась к двери спиной, закрыла глаза и принялась мысленно отчитывать себя за слабость.

«Что же я творю? Как могла так потерять голову?»

Лев перестал капризничать. Я быстро переодела его в чистую одежду и стала собираться сама. Нужно поскорее со всем этим заканчивать. Глядишь, пока будем заниматься документами, я найду момент, чтобы убедить Макса отказаться от этой поездки на свадьбу. Объясню, что это бессмысленно и только причинит боль.

Находясь в полной уверенности, что он нас отпустит, я и наряжаться не стала. Поэтому выбрала нежное струящееся платье из вискозы, небесно-голубого цвета, с тонкими бретельками и V-образным вырезом, деликатно подчеркивающим грудь. Нанесла лёгкий макияж. Глаза подчеркнула тонкой линией подводки. На губы светло-розовый блеск. В завершение образа взяла небольшую плетеную сумочку. Сложила туда необходимые документы, повесила ее на плечо и, подхватив сына, вышла.

Максим сидел на кухне. Непринужденно закинув ногу на ногу, держа в руке мою любимую чашку, неспешно потягивал недопитый мною ранее кофе, словно ничего не произошло.

Кухня казалась особенно тихой после недавней бури страстей. Утреннее солнце слабо пробивалось сквозь занавески, освещая пылинки, танцующие в воздухе. На столе царил небольшой беспорядок: разбросанные игрушки сына, смятая салфетка и остатки завтрака. Все это создавало ощущение обычной, будничной жизни, которая казалась такой далекой всего несколько минут назад.

Я почувствовала, как в груди поднимается волна смешанных чувств: смущение, тревога, разочарование и, где-то глубоко внутри, сожаление о прерванном моменте. Я не знала, как начать разговор, как вести себя после всего, что произошло.

— Мы готовы ехать, — тихо произнесла, стараясь казаться непринужденной.

Градов медленно повернул голову и посмотрел на нас. В его глазах не было ни намека на недавнюю страсть, лишь тень задумчивости, словно он уже обдумал все последствия и пришел к какому-то собственному решению.

— Ну раз готова, тогда поехали, — произнес он, и в голосе не было и следа того бархатистого шепота, который еще недавно заставлял меня терять рассудок. Слова прозвучали сухо, отстраненно, словно он говорил с деловым партнером, а не с женщиной, которую едва не прижал к стене несколько минут назад.

На красивом лице появилась легкая, едва заметная ухмылка. Не злая, но и недобродушная. Скорее, самодовольная, как у кота, который только что поймал мышь. Эта ухмылка почему-то встревожила меня больше, чем вся предыдущая сцена. Она говорила о том, что он контролирует ситуацию, что он знает что-то, чего не знаю я.

По позвоночнику пробежали мурашки, скользнув от затылка до копчика. Не от возбуждения, как раньше, а от предчувствия чего-то… неизвестного. Какого-то подвоха. Словно я стою на краю пропасти и не знаю, что ждет меня внизу.

В животе поселилась сосущая пустота. Сердце забилось чаще, тревожно отсчитывая секунды. Страх сковал мои движения, лишая возможности здраво мыслить.

Это не было паникой, но было очень близко к ней. Это было осознание того, что моя попытка убедить его отказаться от поездки, возможно, провалилась, и что меня ждет что-то гораздо большее, чем просто свадебное торжество. Что-то, что навсегда изменит мою жизнь. Что-то, к чему я совершенно не готова. Или… готова?

— Возьми коляску, пожалуйста, — прошу Громова, кивая в сторону коридора, где в углу скромно примостился Лёвин транспорт.

Сама подхватываю сумку с детскими вещами и направляюсь к выходу. Макс послушно выполняет мою просьбу, выходит следом. Лифтом даже не думаю пользоваться. Третий этаж – ерунда. Была бы я одна, то непременно спустилась бы на нём, но только не сейчас. Не тогда, когда рядом ходячий тестостерон с умопомрачительным запахом. Находиться с Громовым в этом тесном ящике – это добровольное самоубийство для моей нервной системы. Поэтому я, насколько это возможно с ребёнком на руках, пулей слетаю по лестнице и выскакиваю на улицу. Щёки предательски пылают, и лёгкий ветерок приносит долгожданную прохладу.

Мужчина, не отставая, идёт следом. Я отчётливо слышу тяжёлые шаги за спиной.

Готовлюсь выпалить, что мы с сыном прекрасно доберёмся сами, когда он, словно читая мысли, отрезает:

— Поедем на моей.

И, не дав возразить, направляется к своему зверю, припаркованному у подъезда. Чёрный, блестящий, опасный – идеальное отражение его самого.

— Не стоит, мы сами… Да и детского кресла у тебя нет, — выпаливаю, еле поспевая за ним.

Ноль эмоций. Лишь плотно сжатые губы и взгляд, пронзающий насквозь. Он молча, широким шагом преодолевает расстояние до машины. Брелок – и сигнализация отключается с тихим рыком. Багажник открывается, проглатывая коляску. Хлопок – и он уже идёт ко мне, распахивая заднюю дверь.

Заглядываю внутрь и невольно улыбаюсь. Подготовился.

Усаживаю Льва, пристёгиваю, чувствуя, как дрожат пальцы. Сажусь рядом.

Салон обволакивает запах новой кожи, запах его парфюма – терпкий, как запретный плод, и пьянящий, словно глоток дорогого коньяка. Аромат, проникающий под кожу, вызывающий предательскую дрожь во всем теле. Лев, блаженно улыбаясь, теребит своего потрепанного слоника, не подозревая о той буре, что бушует между его родителями.

Тишина в машине – густая, словно патока. Она давит, душит, заставляет задержать дыхание, боясь нарушить хрупкий баланс.

Громов завел двигатель, и машина плавно тронулась с места. Украдкой бросила взгляд в зеркало заднего вида. Его глаза – темные, пронзительные, как два горящих угля – на мгновение встретились с моими. Этот мимолетный контакт заставил сердце пропустить удар.

Отворачиваюсь, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Неуклюже поправляю выбившуюся прядь, зачем-то приглаживаю несуществующие складки на платье, пытаясь скрыть волнение.

Лев что-то увлеченно бормочет, тычет слоником в окно, показывая на проплывающие мимо деревья. Я пытаюсь сосредоточиться на его болтовне, заглушить нарастающее внутри напряжение.

Пальцы нервно теребят подол платья. Кажется, что даже кончики пальцев чувствуют его взгляд, прикованный ко мне.

Снова зеркало. Он смотрит, не отрываясь. Уголки губ – в едва заметной усмешке, дерзкой, самоуверенной. Он знает, знает, какой эффект на меня производит.

Отворачиваюсь к окну, прикусываю губу, чтобы не застонать. В голове – хаос: растерянность, злость и какое-то странное, незваное возбуждение, против которого нет сил бороться.

— С кем остаётся ребёнок, когда ты на работе? — вдруг спрашивает он, нарушая тягостную тишину. Вздрагиваю, и прежде чем успеваю собраться, он добавляет, не поворачивая головы: