— Я подарю выпить тому, кто тебя избил, — продолжал глумиться Жиззмарк. — Или ты за кусок хлеба стал грушей для битья, и целый вечер тебя охаживали? Зато видать поел, смотри какое лицо круглое стало. Хоть чем-то вместо гнили и червей перекусил. Твоя рожа, Ксавуд, это просто произведение помойного искусства. Ты своими синяками семью не накормишь, жалкий неудачник. — Жиззмарк смачно сплюнул на пол прямо у ног Ксавуда, и, не отводя от него едкого взгляда, широко ухмыльнулся, словно предлагая ему утереться.

Но тут что-то внутри Ксавуда оборвалось. Слишком много было унижений и переживаний за прошедшие сутки. Вся его выдержка лопнула, как перетянутая струна.

— Да пошёл ты, вонючий кусок сала! — резко выпалил Ксавуд, но голос его тут же надломился, задрожал, и к концу фразы сжался до еле слышного, испуганного шёпота. Едва договорив, Ксавуд резко развернулся и застыл спиной к Жиззмарку, инстинктивно готовясь к ответному удару и отчаянно надеясь, что его дерзость останется безнаказанной.

Жиззмарк слегка опешил от такой дерзости. Его глаза расширились от удивления, а самодовольная ухмылка на мгновение сползла с лица. Но этот шок длился лишь долю секунды. Его крупное тело мгновенно напряглось, и в два больших, стремительных шага он оказался рядом с Ксавудом.

Не давая ему опомниться, Жиззмарк короткими, резкими выпадами, направленными прямо под ребра, нанёс два тяжелых, сокрушительных удара. Боль пронзила Ксавуда, словно раскалённый прут, выбивая весь воздух из лёгких. После первого удара он скорчился, хватаясь за бока, и согнулся в три погибели, едва удерживаясь на ногах, хрипя от невыносимой, жгучей боли, охватившей всё тело. Второй удар лишил его последних сил — Ксавуд рухнул на пол, распластавшись и с трудом переводя дыхание.

Жиззмарк, склонившись над ним, издевательски растянул губы в гадкой усмешке и низким, ядовитым голосом начал поучать:

— Ты так разговаривай со своей уродливой женой и мерзкой дочкой в той вонючей дыре, что ты зовешь домом! Может, пока валяешься на полу, поймаешь пару крыс — вот тебе и ужин на весь твой выводок! Ничтожество!

Ксавуд рванулся вверх, словно пружина, сердце его колотилось так, что готово было выпрыгнуть из грудной клетки. Глаза на миг побелели, а потом их застила слепящая, багровая пелена ярости. Правая рука, сама собой, непроизвольно сжалась в кулак и стала крепче стали. И со всей силы обрушилась на челюсть Жиззмарка, выплеснув наружу всю ненависть, что копилась внутри.

Голова Жиззмарка резко дёрнулась в сторону от неожиданного и мощного удара. Его самодовольная ухмылка сползла с лица, сменившись выражением чистого изумления. Он неуклюже покачнулся, массивное тело неудержимо накренилось назад. Сделав два непроизвольных шага назад, он судорожно вцепился рукой в край стола, едва удержавшись на ногах.

Взгляд Ксавуда был твёрд и полон жестокой решимости — страха в нём больше не было. Жиззмарк, багровый от злости, оценивал обстановку, готовясь разорвать противника. Вокруг, в гробовой тишине конторы, застыли остальные гоблины, их глаза следили за каждым движением, ожидая неизбежной развязки.

Именно в этот напряжённый момент, когда Ксавуд уже приготовился к удару, а Жиззмарк вот-вот собирался ринуться в атаку, дверь конторы распахнулась, и на пороге появился Бугрим — хозяин и, по совместительству, дядя Жиззмарка. Его взгляд, тяжёлый и проницательный, скользнул по застывшей сцене, мгновенно выхватывая картину: Ксавуд стоит напротив, а его племянник, пошатываясь, держится за стол, с явным следом недавнего удара на лице.

— Ксавуд! — рявкнул Бугрим, и его голос, низкий и грубый, эхом прокатился по притихшей конторе. — Что это здесь происходит?! Ты что себе позволяешь?! Ты ударил моего племянника?!

Ксавуд попытался заговорить, его голос был сбивчивым от нахлынувших эмоций.

— Господин Бугрим, но я… я не… он первый… — оправдывался он, пытаясь указать на Жиззмарка, но дядя не дал ему договорить.

Бугрим повернулся к племяннику, и его тон мгновенно смягчился, хотя в глазах всё ещё горел гнев.

— Жиззмарк, племяш, что случилось? Ты в порядке? — спросил он, с беспокойством осматривая лицо родственника.

Жиззмарк, потирая челюсть, издал протяжный стон, всем видом показывая нестерпимую боль и невыносимое унижение, что якобы причинил ему Ксавуд

— Дядя! Он… он на меня напал! Мне кажется, он выбил мне челюсть, очень больно! Зуб шатается! — Жиззмарк картинно преувеличивал, кривляясь и стараясь шепелявить, чтобы дядя поверил ему.

И в тот момент, когда Бугрим отвернулся обратно к Ксавуду, пылая еще большим гневом и жаждой отмщения за своего племянника, Жиззмарк, с гнусной, торжествующей ухмылкой, нагло и вызывающе подмигнул Ксавуду, демонстрируя своё превосходство и безнаказанность.

Бугрим нахмурился, оглядев Ксавуда с ног до головы, словно тот был последним отбросом.

— Значит так, Ксавуд, — почти орал он на обвиняемого. — За такое наглое поведение и нападение на сотрудника я лишаю тебя оплаты за эту неделю! И чтобы больше такого не повторялось, иначе будешь уволен, ясно?!

В ответ на эти слова Ксавуд вдруг издал странный, глухой звук. Он начинался неожиданно, вырываясь из самой его груди, словно нечто чужое, и был похож на сухой, скрежещущий смех. И пока он задыхался в этом удушающем приступе, пока его мышцы судорожно сжимались, а глаза наполнялись слезами, взгляд Ксавуда преображался, наполняясь безумным огнём. Ксавуд пытался подавить этот звук, прикрывая рот рукой, но он всё равно просачивался, резкий и неприятный, вызывая у окружающих недоумение и даже страх. Это был смех отчаяния, смех измученного гоблина, безвозвратно теряющего контроль над своим телом и жизнью. Он пробирал до костей всех свидетелей этой жуткой картины, вселяя не столько отвращение, сколько неподдельный ужас.

Когда приступ жуткого смеха всё-таки отпустил Ксавуда, оставив его тяжело дышащим и опустошённым, огонь в его взгляде, начавший затухать, вновь с силой разжёгся, стоило Ксавуду остановиться на багровом лице Жиззмарка и нахмуренном — Бугрима.

— Да пошли вы все! — взрыкнул Ксавуд, и его голос, сорванный смехом и болью, прозвучал неожиданно громко и злобно. — И ты, безмозглый болван! И ты, старый скряга! Чтоб вы пропали вместе со своей конторой! Я вас всех ненавижу!

Последние слова он выкрикнул, выплюнув их, словно яд. Не дожидаясь ответа, не обращая внимания на потрясённые лица гоблинов и ошарашенного Бугрима, Ксавуд резко развернулся и, стараясь не шататься, направился к выходу. Каждый шаг давался с трудом, ведь приступ отнял много сил, а боль в истерзанном теле пронзала насквозь. Но он шёл, не останавливаясь, ведомый новой, дикой решимостью. Дверь конторы с грохотом захлопнулась за ним, оставив позади онемевших от шока гоблинов.

Ксавуд брёл по улицам Дрюклаара, не замечая ничего вокруг, он упрямо двигался к дому. Гнев и ярость клокотали в нём, смешиваясь со страхом перед неизвестностью. Мысль о потерянной работе уже не пугала — напротив, вызывала странную, почти безумную радость: плевать на работу! Главное теперь — спасти дочь, и ради этого он готов пожертвовать всем.

Когда Ксавуд наконец добрался до своей двери, слегка сбив дыхание на лестнице, он услышал приступ кашля Вирлы.

Значит, они уже вернулись от доктора, — мелькнуло в голове. Приоткрыв дверь, он увидел жену, сидящую у кровати дочери. Лицо Блезы было серым, глаза опухшими, а взгляд потерян.

— Блеза? Вы… вы вернулись? Что сказал доктор? — спросил Ксавуд, чувствуя, как сердце сжимается в предчувствии беды.

Блеза подняла на него заплаканные глаза, полные безысходности.

— Ксавуд… доктор сказал, что у Вирлы… Чёрная Хворь. — Её голос дрожал, и она едва сдерживала рыдания. — Это невероятно страшное заболевание. Он сказал, что шансов на излечение практически нет… Но… — в её глазах мелькнул слабый огонёк надежды, тут же погасший. — Но есть специальные травы и эликсиры, которые могут помочь. Доктор Хаззар рассказал, что надо купить. Посоветовал лавки, где мы сможем найти всё необходимое. Дал письмо к их хозяевам, чтобы я ничего не забыыыыла! — во весь голос разрыдалась она. — Но… это ещё и стоит целое состояниееее, он говорит, что только начальные лекарства выйдут минимум в тридцать гринклов, а у нас их нет.