Ксавуд тяжело выдохнул. Теперь, когда сделка была заключена, и деньги лежали на столе, он вдруг осознал другую проблему. На улице была глубокая ночь, а у него в руках — почти сотня золотых гринклов.

— Мидвак… — начал Ксавуд, его голос звучал неуверенно. — Я… я боюсь нести столько денег так поздно ночью. Может, я оставлю их у тебя до завтра?

Мидвак выслушал, его лицо стало совершенно непроницаемым и на нём не дрогнул ни один мускул. Он окинул Ксавуда быстрым, оценивающим взглядом. Ксавуд же, измученный, но не сломленный, в этот момент искренне верил, что друг не воспользуется его положением, что в этом Мидвак проявит непоколебимую банковскую честность.

— Оставить до завтра? — Голос банкира был ровен, но в нём появилась едва уловимая нотка, которую Ксавуд не смог бы расшифровать. — Что ж… ты прав, ночь в Дрюклааре бывает опасной. Хорошо. Я приму деньги на хранение. Без всяких комиссий. Можешь быть спокоен, Ксавуд. Мои сейфы надёжнее любой стражи. Приходи за ними завтра. Но сейчас всё же возьми с собой немного. Они могут быть необходимы с утра на обследования.

Выйдя из дома Мидвака глубокой ночью, Ксавуд сжимал в руке пару гринклов. Этого должно хватить утром на обследование. Основная сумма, спасительные золотые монеты, оставалась в надёжном сейфе его друга, дожидаясь следующего дня. Ветер трепал его побитое лицо, но холод пробирал не снаружи, а изнутри. Ксавуд шёл по пустынным улицам Дрюклаара, и в его голове кружился целый рой мыслей, не давая покоя.

Мидвак, — думал Ксавуд. Этот образ сейчас был для него самой большой загадкой. Каков он на самом деле? Хороший или плохой? Друг или просто банкир? Душа разрывалась между благодарностью и глубокой обидой.

С одной стороны, он забрал мой дом. Дом, который был опорой, символом стабильности. И Мидвак прекрасно понимал, что даёт значительно меньше, чем дом стоит. Костяшки пальцев непроизвольно сжались, ногти впились в ладони. Он ловко воспользовался моим безвыходным положением, моим горем, чтобы провернуть сделку, которая сулила ему в любом раскладе хорошую прибыль. Сдача дома обратно мне же по двадцать круклов в месяц, комиссия в пятнадцать процентов при обратном выкупе — всё это звенело в ушах хищной, безжалостной логикой. И даже те сто гринклов, что он обещал… В итоге я получил меньше, да ещё и пришлось заплатить за первый месяц аренды собственного дома. Какая наглость! Это была сделка, честная по гоблинским меркам, но от этого не менее прагматичная и жестокая.

Грудь сдавило, дыхание перехватило от возмущения.

Но с другой стороны… Ксавуд остановился на мгновение, вглядываясь в черное небо, и глубоко, судорожно вздохнул. Он дал мне шанс. Единственный шанс. Кто ещё мог предложить подобное? Никто. Когда я отчаялся найти хоть какую-то помощь, Мидвак оказался единственным, кто протянул руку, пусть и с безжалостным расчётом. Он же дал мне один гринкл, не требуя ничего взамен, чтобы я мог немедленно отправиться к доктору. Он написал рекомендательное письмо, обеспечив бесплатное обследование у лучшего специалиста в городе. Это были жесты дружбы, на которые многие гоблины вообще не способны.

Лицо Ксавуда смягчилось, а по телу пробежала волна тепла после этих мыслей.

Он хороший друг, Ксавуд, — шептала одна часть сознания, пытаясь заглушить едкий голос сомнения. — Он помогает тебе спасти Вирлу, чего ты ещё хочешь? Он рискует, выкупая твой дом у банка!

Нет, он бездушный прагматик, — кричала другая, более злая, часть. — Никакого риска в этом нет, беспроигрышная сделка. Он воспользовался твоей бедой, он наживается на твоём горе, на горе твоей дочери! Он забирает последнее, что у тебя есть! Прикрываясь помощью, он выселил меня, как Мизгратак Жмула!

Эти мысли крутились в голове Ксавуда вихрем, сталкиваясь и переплетаясь. Он стискивал зубы, чувствуя боль в ушибленных рёбрах, но боль эта меркла перед внутренними переживаниями.

Дом… — пронеслось в голове. — Я потерял дом. Но Вирла… Вирла получила свой шанс.

И эта мысль, эта надежда, была тяжелее и важнее любого золота, любого пергамента, любого жилья. Он верил, что Мидвак, хоть и беспощадный банкир, сдержит слово о хранении денег и о возможности выкупа. В этом он был уверен.

Добравшись наконец до своей двери, Ксавуд поднялся по лестнице, каждый шаг отдавался глухой болью в теле, но теперь его вела не ярость или отчаяние, а какая-то новая, холодная решимость. Он вошёл в дом.

Блеза спала, и Вирла тоже. Ксавуд кое-как стащил с себя одежду, сбросил обувь и, не раздеваясь полностью, рухнул на жёсткую кровать. Усталость взяла своё, и он провалился в короткий, тревожный сон.

Проснулся он, когда первые серые отблески рассвета проникали в комнату. Голова гудела, тело ломило, но времени на жалость к себе не было. Ксавуд положил оба гринклa на кухонный стол, рядом оставил свёрнутый пергамент с рекомендательным письмом и небольшую записку для Блезы:

— Блеза, любимая. Веди Вирлу к доктору Хаззару сразу, как проснётесь. Письмо и деньги на обследование на столе. Всё будет хорошо. Ушёл на работу. Целую.

С этой мыслью он поправил пояс и, не завтракая, вышел из дома. Новый день начинался. И он должен был быть готов ко всему, несмотря ни на что.

Ксавуд шёл на работу, и каждый шаг давался ему с трудом — не столько от физической боли, сколько от нескончаемой тревоги. Город только просыпался, гоблины спешили по своим делам, но для Ксавуда всё вокруг казалось тусклым и размытым. Все его мысли по пути на работу и в течение утра занимало лишь беспокойство за дочь.

Отправилась ли Блеза уже к доктору? Как Вирла? Сможет ли она сама дойти до лечебницы Хаззара? Надеюсь, Блеза вызовет телегу или понесёт её на руках, — эти мысли сверлили мозг.

Сердце сжималось от страха, он проклинал себя за то, что не мог быть рядом, за то, что приходилось полагаться на записку и чужие руки. В конторе, среди привычной суеты, Ксавуд механически выписывал товар, отправлял на развоз, но разум его был далеко, запертый в круговороте мучительных догадок и тревожных вопросов.

Вывел его из этого состояния Жиззмарк, соизволивший явиться к середине рабочего дня. И при первом взгляде на Ксавуда ядовито расхохотавшийся. Он заметил его сзади и пока мог оценить лишь костюм, явно превосходящий по размерам хозяина. К тому же сам вид Ксавуда в деловом наряде был подарком для новых колкостей в его адрес.

— Эй, Ксавуд, ты никак банк ограбил? — Жиззмарк буквально захлёбывался смехом, его голос звенел от злорадства. — Но ты настолько жалок, что вместо денег тебе отдали лишь костюм, да и тот поношенный? Или это такие мешки из-под гнилой картошки теперь делают, а ты напялил на себя? Глава совета попрошаек. Банкир бездомных. Председатель помойки.

Издевательства Жиззмарка давно уже стали для Ксавуда привычной, хотя и противной, частью рабочего дня. Он, как всегда, старался их игнорировать, натянув на себя маску безразличия. Обычно эта тактика работала безупречно, и он в глубине души надеялся, что и сейчас шквал насмешек быстро схлынет, оставив его в покое.

Но стоило Жиззмарку разглядеть, во что превратилось его лицо после вчерашнего избиения, как он скривился от хохота, заходясь в приступе безудержного веселья. Его смех, грубый и громогласный, словно молот, обрушился на Ксавуда, разносясь эхом по всей лавке. Жиззмарк буквально катался по полу, выдавливая из себя всё новые и новые оскорбления, и каждый выкрик был плевком в душу.

— Ахахахах, так вот откуда у тебя костюм! Ты на помойке отбил его у других таких же лузеров, да? — Жиззмарк еле выговаривал слова сквозь приступы смеха. — Интересно, сколько же бездомных собралось на бои за эту одёжку. Я бы никогда на тебя не поставил в этом бою, но видать там отдавали костюм самому беспомощному, у кого больше всего синяков и ссадин! Ахахахах!

Град насмешек и шквал унижений от Жиззмарка не собирался заканчиваться. Ксавуд лишь сжал зубы, пытаясь сохранить внешнее спокойствие. Он молчал, пережидая бурю, зная: любое слово или взгляд лишь подстегнут задиру. Гоблины в лавке разделились: одни поддакивали веселью, издевательски смеясь, стараясь угодить Жиззмарку. Другие же тихо опустили глаза в пол, стараясь не навлечь гнев и насмешки на себя.