– Для таких непонятливых, как ты, постараюсь быть предельно ясным. Никаких дискуссий по этому вопросу быть не может. Решение уже принято. Дай мне знать, когда Большое жюри выдаст обвинительный акт. – Он опустил ногу и выпрямился. – Сочувствую по поводу Клио. Разделяю твое горе, но если ты собираешься и дальше оставаться в моем офисе, то сосредоточься на порученной тебе работе.

Малкольм повернулся и вышел, оставив дверь открытой. Фрэнсис следила, как он широкими шагами пересекает холл, слушала, как стучат его твердые подошвы по покрытому линолеумом полу. Она не была уязвлена его речью, она была поражена. За семь лет ее службы под руководством Малкольма в должности главного обвинителя по финансовым преступлениям он ни разу не подвергал сомнению ее решения и не вносил каких-либо серьезных исправлений в составленные ею обвинительные акты. Почему же сейчас он повел себя по-другому?

Фрэнсис обессиленно опустилась на стул и устроилась в уютном углублении в обивке, продавленном ею за многие часы сидения на нем. Еще и полдень не наступил, а она уже была измотана до предела. Машинально, повинуясь привычному ритму работы, Фрэнсис стала просматривать стопку распечатанных безграмотной Сью телефонных сообщений. Координатор «Программы помощи жертвам насилия» передал, что супруги Хортон не могут быть внесены в список претендентов на получение компенсации, так как нет признаков учиненного над ними физического насилия.

«Бюрократия во всем ее блеске», – подумала Фрэнсис. Если бы Эвери ворвался в их дом, избил и запер стариков в туалете и утащил наличность, предназначенную на покупки по хозяйству, государство согласилось бы им помочь, но когда их ограбил ловкий мошенник – не физически, а на бумаге, щелкая клавишами компьютера, – за этот ущерб компенсации им не полагалось.

Фрэнсис редко задавалась вопросом, зачем она занимается тем, чем занимается. Ей доставляло удовольствие копаться в уголовном законодательстве, решать сложные задачи, которые ставят перед обвинителем подозреваемые и их защитники. Она помнила каждый шаг на своем тернистом пути длиной в двенадцать лет, начиная с первого порученного ей дела, когда она была еще совсем зеленой выпускницей юридического факультета.

Начало было положено в районной прокуратуре Манхэттена. Она была готова выступить с обвинительной речью против всего этого района великих небоскребов и знала – так ей казалось, – в чем обвинить большинство его обитателей. Зелень поблекла, свежесть сменилась тухловатым душком, но работа Фрэнсис нравилась.

Потом, когда Фрэнсис переместилась на Лонг-Айленд, поближе к отцу, ей все чаще приходилось сталкиваться с делами, подобными афере Эвери. И возникало ощущение глухой стены, которую не пробьет даже такой мощный таран, как закон. Казалось бы, простое дело – плохой человек навязался в друзья доверчивой пожилой паре и украл их деньги. Эвери должен был бы продать свое имущество, вернуть Хортонам пятьсот семнадцать тысяч долларов и получить хотя бы минимальный тюремный срок, расплачиваясь за моральный ущерб, нанесенный двум старикам и всему обществу в целом.

Но вышло так, что Хортоны проиграли, а Эвери победил. Были ли Хортоны виновны в том, что имели глупость довериться своему внешне респектабельному собрату по церковному приходу? Судя по приговору, они превратились из потерпевших в обвиняемых.

Выполняя свой нелегкий долг, она набрала номер Хортонов.

– Это Фрэнсис из окружной прокуратуры, – представилась она в ответ на тихое приветствие Роджера.

– О! – Его восклицание таило в себе ожидания, которые ей надо было развеять.

– К сожалению, я ничем вас не порадую. Хотелось бы, чтобы все обернулось иначе, но… – Заготовленные слова улетучились из памяти, и, вспоминая их, она стала тянуть время. – Вы помните, я говорила вам о «Программе помощи жертвам насилия»?

– Да, конечно.

– Я попробовала уговорить их слегка уклониться от общепринятых правил и выплатить вам компенсацию, но мне отказали. Они помогают только жертвам физического насилия и возмещают расходы на лечение, похороны и все в таком роде.

Пауза в разговоре затягивалась.

– Что ж, нам вроде бы повезло. С нами ничего подобного не случилось.

Фрэнсис не находила слов для продолжения разговора. Ее удивляло, как стоически переносит Роджер то, что с ними обошлись так жестоко и подло.

– Я понимаю, что вам сейчас нелегко, – начала мямлить она. – Я хотела, чтобы ваше дело обернулось по-другому. Я постараюсь чем-то помочь вам в дальнейшем.

– Спасибо за все, что вы для нас сделали, и за то, что попытались сделать. Я знаю, что это было нелегко.

«Это моя работа» – можно было завершить разговор этим скромным признанием своих заслуг. Так обычно юристы откликаются на излияния благодарности со стороны клиентов.

– Я буду стараться найти вам подходящего ходатая по гражданскому иску.

– Если это вас не затруднит.

– Нет-нет. Конечно, нет. Если вы согласитесь. Это самая малость из того, что я готова для вас сделать.

– Еще раз спасибо. Ну, тогда… Мы будем рады услышать от вас, кого вы нам порекомендуете. Мы с Мэри желаем вам всего самого хорошего, мисс Пратт. И не слишком утруждайте себя.

Фрэнсис, повесив трубку, крутанула кресло на сто восемьдесят градусов и толчком вытянутой ноги распахнула створки окна. Шум уличного движения, голоса и детский смех ворвались в кабинет вместе с рокотом роликовых коньков и скейтбордов, далекой музыкой и теплым июльским ветерком. Через улицу красовался в солнечных лучах дворец Эндрю Брайанта. Красный «БМВ» проследовал по подъездной дорожке к крыльцу, и из машины вышел сам Брайант.

«Несчастный ублюдок, – подумала Фрэнсис. – Допрыгался. Уголовное дело тебе впарят, как нож в спину, и будет у тебя чесаться меж лопатками». На какое-то мгновение озлобленность ее шефа передалась и ей.

В дверь постучали.

– Меня нету, – откликнулась Фрэнсис сердито. Дверь отворилась и в проем всунулась физиономия Умника. Войдя, он тут же ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.

– Ты выглядишь усталым, – заметила Фрэнсис.

– Ты бы вообще сдохла, если бы тебе постоянно дышал в затылок твой любимый Когсуэлл.

Фрэнсис заметила несколько отпечатанных листков в руке Умника и сразу ими заинтересовалась:

– Что это?

Умник помахал бумагами у нее перед лицом.

– Окончательные выводы судмедэкспертов. Причиной смерти Клио объявлено отравление. Паралич сердца вызван приемом смертельной дозы фенилзина и декседрина. Никаких сюрпризов. То же самое было и в предварительном отчете.

– А как эти яды попали в ее организм? Есть ли какие-либо предположения?

– Вероятно, она приняла декседрин вместе с напитком. Он мгновенно растворяется в воде. В лаборатории исследовали все пластиковые стаканчики, которые использовались в тот день в «Фейр-Лаун». Никаких следов не нашли. Стеклянную посуду на исследование не брали. Все стаканы и бокалы прошли через мойку, прежде чем мы спохватились. Честно говоря, я знал, что мы зря теряем время. С мойкой посуды в баре работа налажена отлично.

– Что еще?

– Кое-что есть. Эксперты подвергли анализу несколько черных волосков. Один был найден на столе, за которым Клио сидела – очень недолго, – прежде чем отправиться в дамскую комнату, а два других отыскали уже на ее трупе.

Фрэнсис озадаченно уставилась на него.

– Я употребил слово «черные», имея в виду их принадлежность чернокожему, то есть афроамериканцу. – Умник с любопытством ожидал ее реакции. – Что-то я не заметил в «Фейр-Лаун» темнокожих. Я наслышан, что условия приема в ваш клуб очень… специфические. Если там появляется афроамериканец, то про него должно быть известно всем и каждому, в том числе и тебе.

– Не имею об этом представления, – сказала Фрэнсис, прекрасно понимая, на что он намекает.

«Фейр-Лаун» был прибежищем почти исключительно белых протестантов-англосаксов из известных и богатых семей.

– Умник! Ты же не считаешь на основании нескольких найденных волосков, что Клио убил чернокожий?