– Мир должен становиться лучше!

– Мир никому ничего не должен. Он – сам по себе. И выбор за тобой: или принимаешь его законы, тогда он – твой, или мудришь с его законами, а он сопротивляется, мстит, и вот уже ты – не от мира сего, отщепенец, изгой…

Герман замолкает. Наверное, ждёт от меня каких-то слов. Что ж, не буду обманывать его ожидания:

– Неужели ты сам не видишь противоречия?

Повисает продолжительная пауза.

– Нет, – недовольно бурчит Герман. – Не вижу.

– Где же здесь противоречие? – недоверчиво спрашивает Светлана. – Он всё правильно сказал!

– С каких это пор тот, кто диктует законы, принадлежит тому, кто эти законы принимает? – теперь я не могу сдержать улыбки: – Кто хозяин мира: тот, кто принимает его жестокость, или тот, кто настойчиво приучает его к человечности?

Но на Германа мои доводы не производят впечатления:

– Философия! – ворчит он. – Фиговый листочек слабости. Будь у тебя возможность, ты бы не пускался в рассуждения.

– Месть? Вендетта? – уточняю я.

– Само собой, – соглашается Герман. – Думаю, будь у тебя сила, ты бы от Виктора мокрого места не оставил.

Я будто слышу наш разговор со стороны, и странное двойственное ощущение становится всё навязчивее: мы спорим и горячимся при обсуждении вопросов, которые к нашему положению не имеют никакого отношения. Вместо того чтобы искать выход, мы вспоминаем своё прошлое, будто оно – главное, а не вопрос, как спастись, как выбраться отсюда.

А потом я подумал, что, может, так оно и есть: важнее быть человеком на пороге своего дома, чем нелюдем достигнуть самых далёких звёзд.

– Максим, – встрепенулся Герман. – До меня только сейчас дошло: если я правильно понял, то деньги появляются у тебя прямо в карманах. Тогда зачем тебе был нужен весь этот утиль: маслобойка, КАМАЗ, молоко? Зачем было работать? Ты и сейчас мог бы быть самым богатым человеком в мире.

Я улыбаюсь нечаянному созвучию наших мыслей.

– Самым богатым? Возможно. Но человеком рукосуйством из кармана в карман не станешь.

– Не понимаю, – после минутной паузы признаётся Герман.

Его искренность меня радует. У парня сбылось: стал-таки "тем самым", а вот гонора и чванливости не прибавилось.

– Не придумано для человека однозначного определения, Герман. Только признаки. В том числе: хлеб зарабатывать в поте лица своего. Соблазн страшен, а наказание – ещё страшнее. Душа погибнет за то, что она приобрела. Мне ещё повезло: я быстро понял, что достаю из карманов не деньги, а кирпичи для ограды от жизни. И всё равно, хоть и быстро остановился, да ограду высоко вознесло. Я ответил на твой вопрос?

– Не уверен, – растерянно отвечает Герман. – Наверное, это как раз тот случай, когда чтобы понять, нужно пережить.

– Максим, а что было самым страшным в твоей жизни? – спрашивает Света.

– Понимание, что никто не поможет. Никто не придёт, что6ы убить моё одиночество.

Я замечаю удивительную нежность, с которой она произнесла моё имя. Её стройные глянцевые ноги лежат рядом, но мне почему-то совсем не хочется их погладить…