Когда веры нет, а надеяться больше не на что?

Необратимость, будь она не ладна!

Делай, что хочешь, но после ничего не поправишь.

Вот только жизнь продолжается, к стыду и сожалению тех, кому суждено было выжить.

– Максим, ты слышишь меня? – отвлекает меня фантом с берега. – Давай поговорим.

– О чём? – вымучиваю из себя вопрос.

– Нужно выработать план действий.

– Какой план? Не видишь, умираю я…

– Когда умрёшь, будет не до разговоров.

Хорошенькое дельце! Кажется, он ещё и язвит. Я чуть шире раскрываю глаза и пытаюсь внимательнее рассмотреть "собеседника".

Невысокий, худощавый, жилистый. Очень похож на Калиму. И если бы всё не плыло и не двоилось, можно было бы рискнуть предположить, что это она и есть. Одежонка потрёпана, знакомого покроя, точь-в-точь, как наши комбинезоны. Да и чего ещё ожидать от моего подсознания? Юбочно-пиджачной тройки от Кардена? М-да. Весьма веское доказательство, что я всё-таки сошёл с катушек. Теперь бы ещё выяснить, как давно?

– Сама-то как здесь оказалась? Откуда?

Она улыбается.

– Из расщелины, Максим.

– Там, в ущелье, человек… не видела?

– Нет, – она решительно покачала головой. – Там только твари.

– Там Калима.

– Это я, Калима, Максим.

Но я уже её не слушаю. Какие ещё нужны доказательства? И есть ли разница в том, где прячется безумие: внутри или снаружи? Измученный болью и безысходностью рассудок сперва нарисовал невозможный мир, теперь Калиму.

Странный выбор, была бы Маша – и этот бред я променял бы на остаток своей жизни.

– Я только хотела спросить, что делать дальше? – уточняет Калима. В её голосе нерешительность. – Территории есть – вот они. Но как сюда перетащить эмигрантов?

Как миллион народу пропихнуть сквозь игольное ушко входа, протащить через пустыню, а потом ещё и пешком через ущелье? А времени, похоже, не осталось…

– Территории?

– Мы вчера это обсуждали, – напоминает Калима. – И позавчера. Опять забыл?

Она пытается мне пересказать о чём мы говорили "вчера и позавчера": о расе, о культуре, о генофонде… не знаю, наверное, она надеялась, что я смогу сказать что-то путное. Но нагружаться спасением человечества мне не казалось возможным.

Уж во всяком случае, не сегодня.

– Калима, – я понял, что от дискуссии с призраком мне не отвертеться. – А сама-то ты как думаешь? Что дальше делать? Теоретически…

– Теоретически всё просто: доставляем добровольцев к месту погружения подводных лодок, которые будут переправлять их небольшими партиями в портовый накопитель на берегу реки. Построим железную дорогу и электричками доставим людей к ущелью.

– Электричками?

– Река, – пояснила Калима. – Гидроэлектростанция. По ущелью – пешком. Но сперва нужно будет истребить нечисть.

– Нечисть?

– Твари, которые охраняют вход в ущелье. Там, дальше по проходу, их много.

Впрочем, может, то были не они. Темно…

– И как мы будем их истреблять?

– Лучше: нервно-паралитические или удушающие газы в пластиковых баллонах. Сами яды подведём резиновыми шлангами. Они ещё не знают, с кем связались!

– Калима! Мы уже потеряли три десятка человек. Неужели мало? Теперь ты готова втянуть человечество в войну с неизвестным врагом. Может, сначала познакомимся?

– Что за блажь? – неприятным голосом осведомилась Калима. – Вот перебьём их всех, захватим ущелье, тогда и начнём изучать культуру самобытного исчезнувшего народа.

Всегда так было, возьми майя, например, или ацтеков… а пустыню распашем и засеем.

Мне становится легче. Теперь я точно знаю: человек, сидящий напротив меня, не может быть моим бредом.

– Бывают случаи, когда цель оправдает любые средства, – сказал "чей-то бред". – И не только военные…

– Например?

– Например, существование нашей расы, – Калима говорила медленно, давая возможность вдуматься в каждое слово. – Что скажешь, Максим? Сможешь ли ты придумать такое средство, которым бы побрезговал, когда речь пойдёт о выживании человечества?

Я как-то не был готов к такому обороту.

– О чём это ты, Калима? – мой голос дрогнул. – Ты уж поясни…

– Жизнь священна, Максим, верно?

Я кивнул. Так, на всякий случай. По крайней мере, вред от согласия с этим утверждением совсем не очевиден.

– А как насчёт жизни тех, кто ещё не родился? И, будь уверен, не родится, если мы с тобой не будем готовы к решительным мерам.

Я промолчал.

– Вся штука в том, Максим, что нашему миру жить осталось лет двадцать, не больше.

Она ждала какого-то ответа, но мне нечего было ей сказать. Очень не люблю, когда список заблуждений неограниченно возрастает. Когда же он растёт по экспоненте, лучше помолчать и послушать. Тем более, что Калима, похоже, ничего не имела против этого.

– Человечество погибнет, Максим. Здесь, подо льдом Антарктиды, – последняя надежда. Перевезти сколько получится людей, обжить новый мир и пересидеть тут столько времени, сколько потребуется. Во всяком случае, такой был план. Кто же мог знать, что местное небо – убийца, что прохода на ту сторону – нет, что в горах живут неуязвимые злобные твари. Я сама видела, как Дзю прошил одну из них очередью из автомата. Ничего ей не сделалось…

Она покачала головой.

А я подумал, что это приключение мне, пожалуй, не по плечу. Я привык к задачкам попроще. Мне бы дождаться, когда всё это кончится, родиться заново, по новой встретить Светлану, получить от судьбы несколько дней или часов счастья, вновь его потерять и опять затаиться в ожидании нашей следующей встречи.

– И как же человечество погибнет?

– Лёд, – коротко, будто бритвой по горлу ответила Калима. – Внеочередной ледниковый период спровоцированный деятельностью человека. Погибнут все.

– Откуда знаешь?

– Разговоры старших подслушала, – сказала Калима. – Впрочем, эту истину подтвердили расчёты нескольких независимых институтов.

– Среди них Одесский океанографический?

– Нет. Одесса занималась только распределением солёности по периметру антарктического шельфа.

Стало интересно. Я даже забыл о боли.

– И как ты себе представляешь рекламу, которая подвигнет людей оставить дома и лезть в это пекло? Никто не поверит в конец света, пока он не наступит. Ты не соберёшь миллион добровольцев, которые по своей воле придут сюда, под лёд. А когда конец света наступит, будет поздно кого-то спасать… Замкнутый круг!