Князь согласился:

– Ни кочки. Ровнехонькая полянка.

Тот посидел, по хамству и глупости полагая, что друг ринется ему клюковки набирать. Потом дошло, кряхтя, поднялся сам, пошел по чистой этой полянке, покрытой такой плотной густой травой, даже лужиц не видно.

Сделал шаг, другой, третий.

Почуяв, что ноги утопают, он замешкался – и тотчас ушел по колено, помедлил еще – и вот уже холодная жижа засосала выше колена. Он завопил, начал рваться – и сразу оказался плотно охвачен жижей по самую грудь. Осторожно выдохнул, тихо-тихо, сообразив наконец, что сейчас не то что кричать – дышать нельзя, так тянуло за сапоги вниз.

– Помоги…

Князь отозвался с края полянки:

– Чем же мне помочь тебе?

Он уже омыл лицо, а теперь какой-то щепкой вычищал под ногтями грязь.

Раненый торчал в трясине, умирая, – так грешников, утягиваемых чертями, изображали на соловецких фресках – рот киноварью, глаза вылезают из орбит. Князь усмехнулся: «Падший ангел Дионисия, разве без золотого фона…»

– С-сука, – прошелестел «падший», совершенно не думая о том, что тратит последнее дыхание. – Я ж за тебя…

– В огонь и воду, помню, – подтвердил Князь. – Так вот вода, как раз кстати. Теперь просто тони. – И пропел негромко: – Со святым упокой…

Обезумев, утопающий дернулся наугад – и все, его засосало. Последний вздох, поднявшись пузырем, схлопнулся в весеннем тумане.

Князь перекрестил топь, проговорил:

– Грязь к грязи. – И принялся стягивать свой сапог.

Ворон недовольно каркнул и полетел по своим поганым делам.

Снова та же почта, только людей прибавилось и внутри, и снаружи. На улице волновался народ, в основном пенсионеры и свободные трудящиеся, желающие переправить деньжата родичам в условную Тьмутаракань. Внутрь никого не пускали.

Капитан Волин, прибыв, первым делом отправил Яковлева прочесать лесопарк. Яковлев унесся со своей командой по кровавым следам. Волин принялся за дело. Медик из ближайшей больницы завершил свою скорбную работу, сказал:

– Пулевое ранение в голову, пуля попала в переносицу, смерть наступила сразу. Сама пуля внутри, что-то об оружии можно сказать после вскрытия.

– «Вальтер» это был, – сказала почтальон Мила.

– Спасибо, Самохина, – сказал Волин.

Само собой «вальтер», с первого раза узнала. А когда прибыла группа, то долго пыталась вспомнить, куда дела Семеновский пистолет, из которого стреляла по налетчикам, причем сам пистолет держала в руках.

Яковлев еле сумел отобрать у девушки оружие, медик дал ей нюхнуть нашатырю, и только тогда товарищ Мила пришла в себя, и то не до конца. Ни с того ни с сего начинала что-то болтать и, даже вымыв руки, продолжала принюхиваться. Голосом густым и низким, как у молодой коровы, причитала:

– Порохом пахнет.

– Перестань, – приказала начальник отделения Фокина, Зинаида Ивановна.

Она держалась куда спокойнее Милы, но и это было показное, судя по тому, что к моменту прибытия опергруппы покойный Семенов был ею аккуратно и очень умело перевязан.

– Успокоились? Продолжать можем? – спросил Волин и, получив заверение, что да, пригласил Фокину в ее собственный кабинет.

Тут было образцово простенько, одно окно с фикусом, репродукция картины с изображением двух вождей после дождей. Плакат «Связь – нерв страны», причем телефонные провода, уходящие в светлую даль, порядком засижены мухами. График дежурств на стене, начерченный от руки, с пометками красным карандашом.

– Присаживайтесь, – пригласила Фокина, машинально протирая стол.

Виктор Михайлович указал ей на стул:

– Вы ж хозяйка, не тушуйтесь. – И, заняв табурет для посетителей, достал ручку, бланк, принялся заполнять протокол.

Из-за двери были слышны приглушенные голоса, щелканье фотозатвора, скрипели половицы. Фокина спросила, не желает ли он чаю, Волин поблагодарил, отказался, пригласил:

– Приступим.

Он уточнил по минутам, кто что делал, выяснил пропавшую сумму, далее перешли на личности. Волин уточнял, как долго Фокина на этом посту, расспрашивал о сотрудниках и прочем, задавал необходимые вопросы, в том числе и стандартный:

– Подозреваете кого-нибудь?

Фокина открестилась:

– Боже упаси. У нас все люди порядочные, вот разве что Самохина эта. Новенькая. Из жалости ее оформили.

Волин уже встречался с упоминаемой особой, способности ее представлял, признал, что да, Самохина человек оригинальный.

– Оригинальный – это вы очень мягко сказали, – пробормотала Фокина.

– Раньше она была куда хуже, – сообщил капитан.

– Уж не знаю, как можно хуже.

– А что не так? Недостатки по работе? Нескромность в быту?

– Скорее первое. Хотя и второе, знаете ли… до мужиков прямо бесстыжая.

– Аморальное поведение?

– Нет, но…

– Тогда давайте по сути.

– По сути, по работе то есть, претензий к ней нет. Хотя вот что запишите: этот, главный у разбойников, сцапал ее, как колбасу с прилавка, и что-то ей интимно нашептывал.

– Когда это?

– А вот когда опоздавший, Гаврилов… я говорила.

– Помню.

– Вот он дверь дергал, я решила крикнуть, а бандит Самохину эдак к себе притянул…

– Схватил?

– Да какой схватил, ее обхватишь! Притащил к себе, как на танцах. Приставил пистолет, а мне головой покачал: не надо, мол. Она смирно так стоит, а он ей что-то нашептывает, а она отвечает.

– Что он говорил? Что отвечала?

– Я не слышала. Как будто все в тумане было.

Волин, которому дамские «коли да кабы» порядком надоели, резюмировал:

– То есть вы без особых оснований утверждаете, что ваша сотрудница Самохина и эти бандиты были заодно.

– Нет! – возмутилась Фокина, но тотчас поправилась: – Хотя да.

– Что заодно?

– Вам виднее.

– Но мне надо понимать ваше мнение. Вот, например, то, что она пыталась задержать преступников – это как к вашим словам пристегнуть?

Фокина решительно заявила:

– Это режьте меня на куски – не знаю к чему.

Пора закругляться, решил Волин, выставил Фокину из кабинета и позвал Самохину.

Мила держалась смирно, памятуя о прошлых их встречах, но ногу на ногу все-таки заложила и папироску попросила. Волин сурово отказал:

– Вредно для здоровья. – И предписал заодно: – Сядьте прилично. Начнем.

Задавая общие вопросы, уточняя уже услышанное, Волин нет-нет да поглядывал на девицу. В целом социальная педагогика работает, но не до конца. Конечно, краски на лице нет, и волосы зачесаны гладко, и одета скромно, но душок прежней бесстыжей гулены все же ощущается. Само собой, это не повод для подозрений, но взять на заметку стоит.

Мила толково, без запинки и вполне складно поведала, как было дело. Причем вроде бы говорила спокойно, но, закончив повествование на том, как выстрелила в убегающих, начала уже по второму кругу, далее по третьему описывать то же происшествие, придумывая какие-то новые детали. Волин ее остановил:

– Хватит. А вы что же, хорошо стреляете?

– Раньше не жаловались.

– Где научились?

– На хуторе заведовала заготовками харчей. Пришлось популять.

– Понятно. Начальница сказала, что…

– Врет.

– Я про другое, – успокоил капитан. – Опишите внешность разбойников.

– Один, в которого я попала, был небритый, с чулком на роже.

Она замолчала. Волин спросил:

– Это все, что ли?

– Хороший чулок, розовый. Дорогой.

– А рост, приметы, может, что-то говорил…

– С ним мы не говорили, – сказала Мила, но тут спохватилась и поправилась: – Только я его голос слышала! Вот я овца. Когда в него пуля попала, он крикнул: «Князь!»

– Кому это?

– А второму, который его утащил.

«Интересно. Крайне интересно» – Волин записал и обвел это слово.

Мила между тем поежилась, принялась тереть запястье.

– Разрешите?

Не дожидаясь позволения, Виктор Михайлович взял ее за руку, развернул на свет. На розовой свежей коже проступали, чернея, синяки.