Почти без денег.

В зимний холод.

Одни.

Двадцать четвёртое цветеня, за два дня до окончания турнира в Альтарьере

Племянник деда Абогара дал нам сроку десять дней. Это ещё по-доброму. Мог и сразу взашей прогнать. Дом хоть и выглядел неказисто, но мы недооценивали его удобство. Он хотя бы был сухим и тёплым. В отличие от той каморки, что нам удалось снять позже. Здесь царили уныние, нищета, холод, вечный сумрак и плесень. И сколько я ни пыталась отмыть от неё стены, становилось только хуже. Особенно в дождь.

Неудивительно, что через месяц матушка заболела.

У неё было довольно слабое здоровье, но обычно она не хворала так долго. Как только начался жар, я уложила её в постель и вышла на работу вместо неё. Мыть полы в Городском Приказе оказалось даже интересно. Я слушала чужие разговоры, рассматривала десятки разных людей, порой вникала в их споры. А на меня никто не обращал внимания, потому что я его не хотела. Благодаря дару это легко удавалось. Жаль только, что меня иногда случайно толкали или наступали на ноги, настолько незаметной я умела становиться.

Платили матушке мало, но нам хватало на съём и самую простую еду, а я всё никак не могла найти работу. Сначала не брали, а теперь стало некогда её искать.

За время жизни с дедом Абогаром мы ничего толком не скопили – стоило хоть раз отложить небольшую сумму, как тут же возникали проблемы. То зуб заболит, то сапоги прохудятся, то ещё какая дрянь случится. На оплату долгов целителям и покупку одежды уходили все сбережения. Хотя и это ничего, если бы не прошлогодний налог. Он-то нас и подкосил. Обычно за свою землю дед Абогар налог сам платил, но в прошлом году он пропил все деньги, кормили его мы с матушкой, а наливали ему в любимом кабаке бесплатно – развлекал он народ своими историями из судебной практики. Чтобы не остаться без крыши над головой, недоимку мы с матушкой выплатили сами. Всё дешевле, чем снимать другое жильё. Опять же, землю для огорода ещё поди найди … То есть иди.

Дед Абогар хоть и был слеп, но много заботы не требовал, всегда всё старался делать сам. Образованный, некогда успешный стряпчий, он плавно опускался на дно всё то время, пока мы с ним жили, и смотреть на это было больно.

Десять лет назад на него напали и выкололи глаза. Доказать никто ничего не смог, но все знали, чья это месть. Ровно за неделю до нападения он выиграл суд против одного аристократа, и тому пришлось хорошенько раскошелиться перед истцами. Обиды своей подлючий лард, разумеется, не простил. Дед Абогар был известен острым умом и въедливостью, а про его «зоркий глаз», способный найти лазейку в любом договоре, по городу ходили шутки.

Вот и доходились.

Когда избитого и ослеплённого стряпчего отволокли к целителям, те лишь руками развели. Новые глаза не отрастишь. Тогда-то дед Абогар и нанял мою маму, чтобы она за ним ухаживала. Платил поначалу довольно щедро – ей тогда удалось рассчитаться с долгами и кое-что отложить. Рискуя потерять шикарную работу, матушка не сдала меня в приют для беспризорников, а взяла с собой, в тайне жить в доме нанимателя. Я изо всех сил старалась ей помогать и никогда не выдавать своего присутствия. Поначалу дед Абогар давал консуммации… или эти, как их? Консультации! К нему приходили за советом, даже порой платили. Но один за другим последовали проигрыши в судах, и вот уже никто не доверял памяти старого незрячего юриста.

По наклонной всё покатилось очень быстро.

Небольшое состояние он пропил всего за полтора года – пил поначалу дорогой ром, только потом на самогон перешёл. Пришлось продать городской дом и переехать в более дешёвый квартал. Потом ещё раз. И ещё. Последние годы денег у деда не оставалось, кормили его мы с мамой в благодарность за былую щедрость и те единственные сытые и вольготные годы нашей жизни, когда мама оставляла меня присматривать за ним, а сама шла на вторую работу в Городской Приказ, куда он помог ей устроиться.

Семьи дед Абогар не нажил – всё работал, а по выходным прикладывался к бутылке. После нападения пить стал ежедневно, да помногу. Охмелев, вёл разговоры сам с собой или рассказывал о старых делах. Я тайком пробиралась в его комнату и внимательно слушала. А когда он пьянел достаточно сильно, то и заговаривала с ним. Он пару раз пугался, но потом привык. Спустя несколько лет мы раскрыли правду обо мне, и он ругаться не стал. Прикипел к нам душой. Жаль, что не сделали этого раньше, к тому моменту дед Абогар уже частенько был не в себе и мало чему мог меня научить. А ведь откройся мы раньше, может, хотя бы буквы мне показал!

О том, что неграмотна, я жалела сильнее всего. Слова-то многие знала, нахваталась, слушая чужие рассказы, а вот писать и читать не умела, чего жутко стеснялась. Даже откладывала втихаря на занятия с учительницей из детской школы, что давала по вечерам уроки для взрослых. Вот только я всё боялась показываться на люди. А теперь те деньги ушли на оплату провонявшей плесенью и затхлостью каморки.

Когда мама слегла, я ходила к знахарке. Та продала мне отвар от простуды и отправила восвояси.

Да только не помог тот отвар. Пришлось идти за другим, подороже. Потом за третьим, а всё без толку. На этом деньги кончились. К целителю, что работал в долг, очередь была такая, что скорее помрёшь, чем помощи дождёшься.

Куда ни кинь – всюду клин. От бессилия и отчаяния хотелось плакать, но я себе это запретила. Ходила весь вечер по окраине, искала работу. Да всё пустое. Домашней прислугой меня брать не хотели, а для тяжёлого труда я была слишком мелкой и слабой.

В подавальщицы какие тоже не звали – внешность у меня больно яркая оказалась. Кому надо, чтоб посетители пялились и приставали к дочке ларда, вместо того чтобы есть? Хоть я и пыталась убедить одного из хозяев, что это, напротив, может и привлечь новых клиентов, но тот оказался слишком… как его… консервирован! Предпочёл девицу постарше с большим бюстом, норовящим выпасть из выреза.

Я брела по тёмной улице, возвращаясь домой ни с чем. Ночь уже давно распугала всех по домам, а слава за этим райончиком ходит такая, что мало охотников после заката тут гулять. Но мне-то куда деваться? Я тут теперь живу. Да и дар бы помог. Сил, конечно, мало было, со вчерашнего утра ни крупинки эрловой во рту. А всё потому, что ходить на охоту теперь долго и неудобно, а кроликов свежевать – негде. Это раньше мы жили на самом краю пригородного села, у леса за пазухой. А теперь – в городе, считай. Да только совсем не в той его части, где хотелось бы жить.

– Эй, пацан, – позвал кто-то, и я инстинктивно обернулась на звук. – Заработать хочешь?

– А чего делать надо? – напряглась я, разглядывая громилу, что подходил ко мне.

– Подсобить, – сощурился он, а потом подошёл вплотную и вдруг хмыкнул: – Да ты не пацан вовсе!

Дрянное предчувствие вспыхнуло мгновенно, кислотой ожгло нутро. Я потянулась к дару и вдруг осеклась – ничего не вышло! То странное, звенящее ощущение, что возникало, когда он работал, никак не приходило.

Попятилась, лихорадочно соображая, что делать. Кровь горячо запульсировала в висках и пальцах. Я потянулась к ножу и отступила ещё на шаг. Затёртая от времени рукоять привычно легла в ладонь и придала немного уверенности.

– Отвянь, – тихо сказала я. – Иди своей дорогой.

Но громила уже сально улыбался. Посчитал, что словил лёгкую добычу.

– Сама виновата по ночам ходить, – хохотнул он. – Коли не будешь сопротивляться, я тебя не покалечу, – протянул он, наступая. – Может, даже понравится.

Мерзкая улыбка обнажила гнилые пеньки зубов. Меня аж подкинуло от отвращения.

Я рванула прочь, но недооценила громилу. Он швырнул мне в спину камень, лопатки ожгло болью. Я запнулась, потеряла скорость и едва не упала, когда он настиг и подсёк меня. Вырвала нож из ножен и наобум пырнула пару раз – в пустоту. Громила с хрипом перехватил запястье и с размаху швырнул меня об стену. Боль пронзила всё тело, но я ей не поддалась, изловчилась и саданула ножом в толстый бок.