Позже в тот день, когда взошло солнце, многие приходили и уходили. Несколько человек из дома срезали путь в деревню, и один из них вытряхнул сумку с покупками через канаву, так что вместе с пылью три небольших предмета лениво рассыпались по листьям. Это были булавка, скрепка и маленькая бронзовая бусина.

Владелец похоронного бюро сам пошел в ту сторону, поскольку путь от его мастерской был намного короче, чем если бы он вышел из машины и поехал в обход по дороге. Он брел по лугам, выглядя нелепо в своем черном костюме с линейкой, торчащей из нагрудного кармана, и с лицом, тщательно приготовленным для первого взгляда на скорбящих.

После него, во второй половине дня, пришли дамы, прогуливаясь по двое и по трое, в шляпах и перчатках, с добрыми маленькими записками и букетами цветов, чтобы оставить их у двери. Почти все остановились на ступеньках, чтобы впервые взглянуть на заливные луга, усыпанные цветами и окаймленные кружевом в желтом свете, но никто не заметил, было ли на досках что-то новое и необычно потертое, или заметил что-то темное и необычное на краю ржавого лемеха, который лежал на проплешине под дубом, нависающим над мостом.

Стемнело, прежде чем единственный человек, который теперь знал дорогу, осмелился спуститься под доски и, наклонив голову, чтобы не задеть лишайник, зажег единственную спичку и высоко поднял ее. Тело все еще было там.

Оно все еще было там на следующую ночь и на следующий, но к настоящему времени оно обмякло и вросло в землю, которая не раскрывалась, чтобы принять его.

Вечером шестого дня у перелаза произошла ссора. Там встретились двое сельских влюбленных, и мальчик был беспокойным и назойливым. Но девочка, которая была в том странном возрасте, когда обостряются все чувства, внезапно почувствовала необъяснимое отвращение к этому месту и не захотела слушать. Он спорил с ней, и его гладкое лицо горело, а от смазки для волос пахло розами, когда он уткнулся носом в ее шею. Он прошептал, что место было таким пустынным, таким скрытым за раскидистым деревом над ними, создающим темноту, и крутым искусственным склоном насыпи, создающим экран с одной стороны. Но ее отвращение, которое было не к нему, как она предполагала, было непреодолимым, и она оттолкнула его. Он схватил ее за платье, когда она поднималась, но она ударила его, поймала резче, чем намеревалась, и бросилась прочь по тропинке, рыдая, главным образом от дурного предчувствия. Он остался там, где был, расстроенный и обиженный, и он был почти в слезах, когда вытащил пачку сигарет из кармана. У него осталось всего две сигареты "шикарного сорта", которые вместе с жиром для волос он берег для вечеров ухаживания, и когда он закурил вторую, то выбросил пустую коробку через плечо в заросли барвинка. Оно соскользнуло с глаз долой и остановилось на смятом лацкане.

Мальчик очень быстро докурил от злости и пинком отправил окурок в доски у своих ног. Обнаружив, что это упражнение приносит ему своего рода удовлетворение, он продолжил пинать, нанося определенный ущерб поверхности дерева, а позже, когда он вышел на луг, он по привычке держался подальше от нескошенного сена, но прошел другим путем под деревом и пнул найденный там кусок железа, наконец поднял его носком одного из своих лучших ботинок и аккуратно отправил на тропинку. К тому времени уже сгустились серые сумерки, и он совсем не рассматривал это существо пристально, но внезапно, устав от преследования и от всех женщин, резко повернулся и пошел обратно в деревню к телевизору, который должны были показывать в заднем баре "Гонтлетта".

Его не было целых двадцать минут, прежде чем наблюдатель, который все это время сидел за кустом ежевики на высокой насыпи, соскользнул на тропинку. Снова имело место ночное представление со спичкой, но на этот раз взгляд в мерцающем свете был поверхностным, и следователь поспешно ретировался и пошел по тропинке за лемехом. Нога осторожно перевернула ее, и пламя спички вспыхнуло еще раз, но теперь пятна, которые были темными, стали коричневыми, как ржавчина на железе. Ноги соскользнули.

Полицейский констебль в форме, прогуливаясь в душистой ночи в без энтузиазма поисках чего-то, что он описал бы как “определенные действия, вполне естественные, но по поводу чего поступали жалобы”, нашел лемех плуга, споткнувшись об него. Он поднял это, увидел, что это было при свете звезд, и отнес это почти в деревню. На окраине он миновал мусорную свалку, утопленную во впадине высохшего пруда и прилично прикрытую кустарником. Констебль обладал размерами и силой и в молодости мог перекинуться парой слов с любым мужчиной в Саффолке. Расправив грудь, он взмахнул рукой раз, другой, а в третий раз отправил кусок мяса с пятном и единственным оставшимся на нем клочком мехового войлока высоко и свободно в небесный свод. Секундой позже он услышал приятный треск и звяканье, когда она остановилась среди гнезда из старого железа и битых бутылок.

На седьмой день единственный человек, который присматривал за телом, систематически его грабил. Это была неприятная работа, но она была выполнена тщательно, при дневном свете, во время обеда, в единственный священный час в сельской Англии, когда все посещения запрещены и никто не выходит за пределы дома. Наблюдателей не было, и совершенно случайно, что, когда жалкий обломок вещи снова обрел покой, под иссохшей правой рукой оказалась пачка сигарет.

На восьмой день произошло неизбежное, и на поле появилась большая и проницательная собака.

II

“Доброе утро. Какие это были милые похороны, не правда ли? Как раз подходящее время года для цветов. Это всегда делает их намного веселее”.

Благоразумного вида женщина в белом воротничке аккуратного хлопчатобумажного платья продолжала срезать увядшие цветы с венков на могиле дяди Уильяма, и ветер, который всегда гулял вокруг церкви на вершине холма в Понтисбрайте, взъерошил несколько седых прядей в ее блестящих волосах.

Мистер Кэмпион, который довольно глупо стоял, держа в руках запоздалый венок, который дал ему деревенский почтальон, потому что он “не думал, что это вполне подходящий билет для старой почтовой службы, чтобы доставить его напрямую”, поинтересовался, кто же она такая, черт возьми.

“Это еще одно, не так ли?” - спросила она, едва подняв взгляд. “Дай это сюда, и я посмотрю, что можно с этим сделать. Боже мой, все пошло наперекосяк, не так ли?”

Она легко поднялась на ноги и, взяв подношение твердыми умелыми руками, держала его на расстоянии вытянутой руки, поворачивая в поисках карточки.

“От всей труппы Баффера, Суонси, лучшему старому Бафферу из всех”, - прочитала она вслух. “Как необычно. О, я вижу, они разыгрывают одну из его музыкальных комедий. Насколько неэффективны театральные люди, не так ли? Опоздание на два дня и не совсем подходящее сообщение ”.

“Лучше, чем "наилучшие пожелания", ” сказал мистер Кэмпион, и его бледное лицо слегка покраснело.

Она уставилась на него и рассмеялась. “О да, конечно”, - сказала она, слишком явно перевернув его карточку в какой-то мысленной картотеке, “ты такой забавный, не так ли?”

Мистер Кэмпион снял очки и одарил ее тем, что было для него долгим тяжелым взглядом. Теперь она возвращалась к нему. Он видел ее, но не говорил с ней. На заупокойной службе она сидела на несколько скамей впереди него и Аманды и была одета в черный костюм и симпатичную практичную шляпу-горшок. Она была чьей-то секретаршей и носила одно из тех прозвищ, которые указывают на несколько нервное покровительство работодателей, — Джоунси, не так ли? Или нет, теперь у него это было, Пинки, сокращение от Пинкертон.

Вскоре, поскольку он ничего не сказал, она начала рассказывать ему о себе в полезной форме, как будто он забыл свое собственное имя или где он был. Сначала он подумал, что она просто освежает свою собственную память, или, скорее, проветривает ее, чтобы показать ему, насколько великолепно она работает, но примерно через мгновение он понял, что недооценил ее, и она просто воспользовалась возможностью уточнить некоторые факты.