Вот почему он избегал выходов на храмовых праздниках, не появлялся во дворце во время больших приемов, когда приезжали послы иностранных держав или эриставы. Он никогда не посещал свадеб и пиров, устраиваемых владетельными азнаурами. Большинство из них он считал еретиками и святотатцами.

Выходя из церкви, Мелхиседек надевал на себя простую монашескую рясу из грубой шерсти. Ежедневную пищу он принимал в трапезной Стефаноза, на виду у других монахов и послушников, и ел только постные яства, преимущественно овощи.

В тот вечер он сидел за столом между монахом Гаиозом и настоятелем Стефанозом и ел деревянной ложкой чечевичную похлебку.

После дневного воздержания похлебка показалась ему вкусной; он попросил еще налить миску. Католикос поднес ложку ко рту, как вдруг совсем близко раздался чей-то голос:

— Здесь ли изволит быть католикос? Католикос шепнул Гаиозу:

— Не говори, что я здесь.

Но не успел старец Гаиоз встать, как царский духовник, растолкав толпу монахов и послушников, очутился за спиной католикоса. Низко сгибаясь, подошел он к Мелхиседеку и приник к его правой руке своими влажными, жирными губами. Затем, трепеща от подобострастия, отступил и доложил:

— Царь просит ваше святейшество пожаловать к нему.

Вторично приглашает его царь! Не судьба ли Фарсмана Перса тревожит его? Не нравится Мелхиседеку этот отступник, тем более что никто не знает точно, кто он: перс, сарацин или грек. Фарсман Перс? По-видимому, это лишь прозвище. Никто не ведает, кто он и откуда. Он знает языки и законы многих народов: грузин, арабов, турок, иранцев, греков. А сам к какому народу принадлежит?

Еще Баграту высказывал католикос свое недовольство этим язычником, но царь взял да и окрестил соро-. капятилетнего Фарсмана.

Фарсман не обременял себя постами и молитвами, он редко ходил в церковь.

Царский духовник не раз доносил католикосу, что Фарсман тайком посмеивается над религией Христа и часто, накурившись опиума, острит, что у богородицы было столько же детей, сколько ангелов может поместиться на острие иголки. Кощунственной и хитрой была эта шутка. Ежели ему говорили, что на острие иголки уместятся десять тысяч ангелов, он отвечал: «Вы, видимо» не знаете, что ангел ростом с человека». Если же кто отвечал, что ангел не может уместиться на острие иголки, он пояснял: «Вы, значит, не знаете, что ангелы бесте-лесны». И начинал так подробно рассказывать о бестелесности ангелов, что погружал собеседника в сон.

Он знал много ремесел. В последнее время занялся изготовлением солнечных часов, таскался по эристав-'ствам и сооружал часы.

Иногда, как шута, его зазывали на пиршества. Он смешил старых азнауров, вышучивал все религии (чтобы скрыть свою), высмеивал людей всех национальностей (чтобы не выдать своей).

Долго подыскивал католикос всяческие поводы для того, чтобы потребовать у царя его изгнания. И сейчас Мелхиседек торжествовал: царский духовник сам подсказал ему этот повод.

Оказывается,, Фарсман Перс повадился в женский монастырь. Он подарками завлекал девиц в одну из тем-

ных улиц Санатлойского квартала, где жил сам за упраздненной базиликой, и там их бесчестил.

Последней его жертвой была тринадцатилетняя девушка из рода великого азнаура Фанаскертели. Она оказалась родственницей царского духовника, и на этот раз, без сомнения, был найден тот брод, в котором святотатец Фарсман должен был, по грузинской пословице, утонуть.

Следствие было закончено, но Фарсман достраивал храм в Схалтбе, и потому католикос молчал. Он избегал встречи с царем, боясь, как бы Георгий не заступился за Фарсмана.

Н о Мелхиседек не мог уклониться от повторного приглашения царя, полученного через царского духовника. Он был несколько даже обижен этим приглашением, но решил сразу же отклонить заступничество царя и настойчиво требовать наказания «поганого язычника».

Мелхиседек вступил в совещательную палату. Вокруг стола сидели царь Георгий, Звиад-спасалар и Фарсман Перс. Дойдя до середины залы, католикос почувствовал какой-то странный запах. Он поморщился. «Должно быть, это исходит от язычника», — подумал он, приветствуя сидящих.

Все трое встали. Спасалар придвинул кресло. Царь попросил сесть,, и все заняли свои места. Один Фарсман Перс остался стоять в ожидании, когда католикос предложит ему сесть.

Мелхиседек взглянул на стол. На нем лежали литая икона и животворящий крест.

Георгий расспросил католикоса о здоровье и выслушал от него благодарность.

— Ты изъявил желание, твое святейшество, — обратился к нему царь, — посетить после Христова воскресенья владения Мамамзе. Эту икону (он взглядом указал на литую икону) поднесешь от меня Мамамзе, а животворящий крест — Чиаберу.

Мелхиседек заметил, что крест вынут из ларца.

— Прикажи обоим от моего имени приложиться, к моим дарам. Пусть они порвут все связи с Колонкелидзе. Мы позаботимся о нем сами (сказав это, он переглянулся со спасаларом). Прикажи им вернуться к Христовой вере. Пусть Мамамзе выдаст свою дочь Кату замуж за азнаура Таричисдзе из Тао, а не за Тохаисдзе — этого хитрого начальника своей крепости. Если же Чиабер посмеет жениться на дочери Колонкелидзе Шорене (при этом царь стукнул кулаком по столу), я через месяц осажу крепость Корсатевела, и тогда не сносить головы ни Чиаберу, ни Мамамзе.

Царь Георгий произнес все это твердо и взглядом дал понять католикосу, что если распоряжение не будет исполнено в точности, то отступников не спасут его молитвы и благословения.

Вспомнил католикос нашептывания царского духовника: «Собираются послать войско против крепости Корсатевела…» Но, выслушав царя, обрадовался. «Значит, внял моим словам Георгий», — подумал Мелхиседек.

Болезнь одолевала его, но он решил поехать в эрис-тавство, чтобы предотвратить кровопролитие,

Мелхиседек поднял голову. По его довольному лицу Георгий понял, что католикос с ним согласен. С нахмуренным лицом сидел Звиад-спасалар. Фарсман Перс все еще продолжал стоять. Его сморщенное безбородое лицо ничего не выражало.

На другой же день Мелхиседек отбыл с большой свитой в замок Корсатевела. Его сопровождали четыре епископа -Руисский, Мацкверский, Анчский, и Мтбевский. Множество священников и монахов ехало с ним; в числе

их было двенадцать опытных лазутчиков в монашеских рясах, которых снарядил спасалар.

Они должны были подробно разузнать все тайны эри-ставства и еще до возвращения католикоса доложить обо всем царю.

Впереди этой процессии шествовал крестоносец: он нес литую икону и животворящий крест. Верст за шесть от Корсатевелы «наместника Христа» встретил эристав Мамамзе со свитой. Еще издали завидя католикоса, Мамамзе соскочил с коня и в сопровождении начальника крепости Корсатевела Тохаисдзе прошел пешком расстояние полета стрелы. Приблизившись к католикосу, он снял шлем и приложился к руке почетного гостя.

Католикос ехал на муле с золотыми бубенчиками. Дорога перед ним была устлана вербными ветками. Из деревень сбегались рабы с непокрытыми головами, женщины, дети и нищие. Они шествовали за свитой с пением «осанны», бия себя в грудь.

Мамамзе дал знак Шавлегу Тохаисдзе; оба они опять вскочили на коней и последовали за процессией.

Ехал закованный в латы Мамамзе и, поглядывая сверху, меж навостренных ушей своего громадного коня, на маленького старца, сгорбившегося на своем муле, и на толпу монахов, беспокойно ерзал в седле.

Вдруг он нахмурился и, склонившись к Тохаисдзе, спросил его:

— Не знаешь ли Шавлег, почему опаздывает Чиабер?

— Не мoгy понять — почему, эристав, эриставов! Чиабер и его свита были готовы к отъезду.

— Быть беде, если Чиабер заупрямится и не выедет навстречу католикосу, — шепнул Мамамзе и стегнул коня плетью.

Впереди на повороте поднялось облако пыли. Черной волосатой рукой затенил глаза Шавлег Тохаисдзе.

Его острый взгляд сразу разглядел в облаках пыли далекое сверкание шлемов, кольчуг и лат.