— Этих волчат я посадил к Куршай, чтобы она их выкормила.

После освящения Светицховели и объявления Арсакидзе великим строителем Фарсман еще больше возненавидел своего соперника. Подойдя к одиноко идущему царю, он с улыбкой шепнул ему:

— Эти щенки и волчата — молочные братья и сестры, государь.

Георгий понял, что Фарсман намекает на что-то более важное.

— Говори прямо, старик! Что ты хочешь сказать?

— Я решил никогда не говорить тебе правды ни прямо, ни обиняком, государь, так как во дворце еще много подсвечников.

— Клянусь памятью матери, я больше не накажу тебя за правду!

Все знали, что царь никогда не клянется напрасно памятью матери.

— Я ведь докладывал тебе, государь, что вазиры твои — трусы. Они предпочитают говорить тебе лишь приятное, а неприятное остается на долю «вора подсвечников».

Георгий схватил за локоть Фарсмана и пошел быстрее, чтобы их не нагнал Касавила.

— Напрасно ты, царь, задумал жениться на Шорене, весь двор знает, что она любовница Арсакидзе, но никто не осмеливается сказать тебе об этом.

Георгий содрогнулся. Опять этот Арсакидзе встает ему поперек дороги. Загордился мастер… После освящения храма Мелхиседек имел с ним беседу, и царю уже донесли о ее содержании. Печалился великий мастер, что царь не думает об объединении Грузии, оставляет в руках сарацин Тбилиси, больше занят охотой, чем делами царства. Арсакидзе даже сказал что-то о бедствующем народе. Лазутчик не расслышал как следует, что именно он говорил, но будто бы упоминал что-то об обязанностях царя и о том, что народ хочет жить в мире и единстве… «Он вздумал меня учить», — вскипел тогда царь. Но решил подождать — может быть, даже поговорить с мастером. И вот теперь — Шорена!

— Слушай, Фарсман, если ты дорожишь головой, то ты сам же и принесешь мне. доказательства.

— Во время землетрясения ты находился в Уплисци-хе, государь. Преследование оленя было устроено только для вида, на самом же деле Арсакидзе в тот день похитил. Шорену -хорошо, что аланы задержали их на пховской земле. Давно уже выздоровел царский зодчий. Бальзамы Турманидзе очень помогли ему. Но он все еще продолжает лежать в постели: это предлог для того, чтобы дочь Колонкелидзе приходила к нему на свидания.

Царь побледнел.

— Не думаю, чтобы этот лаз мог соперничать со мной.

— Соперничать с тобой?-улыбнулся Фарсман. — Да он соперничает не только с царями, Я заходил к нему на следующий день после землетрясения, думал, что он болен, и хотел навестить его, но он бежал тогда в Пхови, и я не застал его дома. Зато я видел у него написанную им картину: она изображает борьбу Иакова с богом. Так вот у того бога глаза Мелхиседека, а Иаков похож на самого художника. Но это еще не все, государь! Он нарисовал Шорену, дочь эристава. Она стоит в поле, покрытом маками, на плечах у нее сидят дикие голуби, у ног лежат два медведя -один медового цвета, другой каштанового. Каштановый очень напоминает покойного Гиршела, владетеля Квелисцихе, а кто другой медведь, ты, наверное, догадываешься, государь!

Георгию это показалось убедительным.

— Если этих доказательств тебе мало, то у меня есть неоспоримые сведения о том, что по субботам Шорена приходит к нему ночью, и если обыскать хорошенько дом Рати, то наблюдательный глаз может обнаружить там и другие доказательства…

Царь хотел расспросить еще о чем-то Фарсмана, но Рыбья Корова и катепан помешали им.

Кесарь Василий, почувствовав приближение смерти, отпустил в Грузию почетного заложника — сына Георгия Баграта, в сопровождении катепана Докиана и большой свиты.

Наследник византийского престола Константин, брат Василия, жил вне дворца. Кесарь Василий написал ему, приглашая его к себе, но вельможи скрыли это послание.

Кесарь несколько раз повторил приказ — Константину явиться во дворец, но ответа не получал. Тогда он велел оседлать коня и сам поехал искать наследника престола.

Вельможи знали, что Константин пировал в тот день с блудницами в Никее. Когда разгневанный Василий показался на улицах Византиона, народ укрылся в подвалах, а перепуганные вельможи послали скороходов и привезли Константина во дворец.

Василий провел пьяного брата в Хризотриклинскую золотую залу, посадил его на трон, надел на него свои красные сапоги, возложил на голову венец, а потом повалился ему в ноги — поклонился новому кесарю Константину IX.

Новый кесарь на той же неделе послал погоню за катепаном и Багратом. Скороходы нагнали их у границы Тао и передали катепану Докиану послание.

«Волей всевышнего скончался блаженный кесарь Василий, брат мой, — извещал император Константин, — и если Баграт, сын Георгия, царя Абхазии и Грузии, находится еще в пределах наших владений, верните его, и пусть он предстанет перед нами».

Т аоские, месхетские и картлинские азнауры вывели навстречу Баграту свои дружины. Византийцы прибегли к силе, но царские дружины сразились с ними, обратили в бегство катепана Докиана и его свиту, а царевича доставили в Мцхету. В Мцхете было устроено большое пиршество. Мелхиседек отслужил в Светицховели благодарственный молебен. Ликовала вся Грузия— от Кавкасиони до Ба-сиани.

Но и это радостное событие не могло развеселить царя Георгия. Он стал чаще курить опиум и почти все время проводил на охоте.

Бальзамы Турманидзе в самом деле помогли Константину Арсакидзе. Он уже ходил с палкой по комнате. Хатута принесла ему письмо от Шорены. «Если будет хорошая погода, мать в субботу утром уедет в Зедазени, и тогда вечером я зайду к тебе», — писала она. Уже давно Гурандухт собиралась в Зедазени, но прошла не одна суббота, а Шорена все не приходила. Несмотря на запрещение лекаря, Арсакидзе весь день в четверг провел, на ногах, заканчивая свою картину «Сон». К вечеру у него начался жар. Нона побежала за лекарем. Больной лежал без присмотра один, у него сохло во рту, хотелось пить.

Фарсман уже не раз подговаривал жену украсть из дворца Хурси шейдиши Шорены, но Вардисахар колебалась. Как раз в четверг у Фарсмана заболела голова. Вардисахар отправилась к Гурандухт за лекарством. Оказалось, что вдова Колонкелидзе вместе с Шореной и ее служанками ушли в церковь Самтавро. Дома оставалась одна Хатута. Вардисахар послала ее за водой, а сама отыскала шейдиши Шорены.

Наступили сумерки, когда Вардисахар вошла в дом Рати. Нона ушла из дому, и потому плошки еще не были зажжены.

Она на цыпочках прокралась к больному Константину и подложила шейдиши под его изголовье.

Арсакидзе бредил. Ему показалось, что вошла Нона.

— Когда придет лекарь? — спросил он.

— Придет, придет скоро, — пробормотала Вардисахар и, как тень, выскользнула из комнаты.

В субботу шел дождь, но Арсакидзе этого не заметил. Вечером Шорена тайно ушла от матери. Запыхавшись, вбежала она в комнату Арсакидзе, но оставалась у него недолго. Царь, оказывается, рассказал ее матери о сплетнях, Мать оттаскала Шорену за косы, бранила ее, называла «распутницей», «наложницей каменщика».

Увидев, в каком состоянии находится больной, Шорена попросила Нону послать в Пхови Бодокию, чтобы привезти оттуда мать зодчего. Может быть, ее ласки исцелят Арсакидзе.

— Я не могу долго быть с ним, — жаловалась Шорена. — Если улучу время, зайду в следующую субботу.

Она поцеловала пылающие щеки больного и ушла со слезами на глазах.

Не успела Шорена выйти из сада, как навстречу ей мелькнула чья-то тень. Кто-то следил за дочерью Колон-келидзе. Незнакомец бесшумно поднялся по лестнице и шмыгнул в дом Рати. Нона находилась в своей комнате и варила там целебные травы.

— Воды, — попросил больной у вошедшего. Незнакомец подал ему пить, осмотрел внимательно

комнату, пошарил под подушкой Арсакидзе и достал оттуда шейдиши Шорены цвета фазаньей шейки.

Лазутчик принес их царю и сообщил, что дочь Колон-келидзе встретилась ему в саду. Кроме того, он подробно рассказал о содержании обеих картин.