С горечью он произнес последние слова.
— Завтра с утра поднимемся наверх по лесам, и я покажу тебе нечто такое, что наполнит тебя вдохновением. Я так понимаю, сын мой, что писатель — заступник преданных забвению героев. На северной стороне этого храма есть надпись и высечена человеческая фигура. Твой взор и десница твоя должны выведать тайну, Хранимую камнем в течение многих веков…
Ночь я провел на балконе. До рассвета метался без сна, слышал, как Дардиманди фыркал, бил копытом и сладко пережевывал корм. А я, лежа ничком, ждал рассвета в надежде поскорее проникнуть в обещанную мне тайну.
Едва на горизонте блеснула утренняя звезда, как защебетали скворцы. А затем у самого моего изголовья возник храм Светицховели, весь облитый солнцем и окрашенный в линяло-зеленый цвет ящерицы. В то утро он был таким прекрасным, каким никогда до тех пор не случалось мне его видеть.
Я стал подниматься по лесам северного фасада. Неизвестный мастер высек на стене изображение правой руки человека, держащей наугольник.
Подпись под ней гласила:
«Рука раба Константина Арсакидзе, во отпущение грехов».
Около этой надписи была высечена фигура одетого в грузинскую чоху безусого юноши.
Я спустился с лесов. Прищуренные глаза Евфимия встретили меня улыбкой.
— Вон тот безусый и есть Константин Арсакидзе, строитель Светицховели. Покажу тебе изображение еще одного человека…
Он принес древнюю грузинскую монету. На ней был изображен всадник с ястребом на правом плече. Над пись на обороте монеты, сделанная заглавными буквами, гласила:
«ЦАРЬ ЦАРЕЙ ГЕОРГИЙ-МЕЧ МЕССИИ»,
Вот и все…
Долго волновало меня виденное и слышанное тогда. Под конец отстоялось, сгустилось в моем воображении. Слова вылились на бумагу, и ожил миф, дошедший до нас из глубины веков.
I
В том году, когда по повелению царя Георгия Фарсман Перс достроил третий храм в Самцхе, на Грузию налетели грачи.
Грозовой тучей покрыли они восток. От Ширвана двинулись по Нижней Картли, пронеслись вверх по Куре до Басиани, губя на своем пути посевы.
Царь вызвал Фарсмана Перса и повелел ему истребить грачей.
Фарсман жил когда-то при дворе сарацинского эмира, владевшего Тбилиси. Отец Георгия, Баграт Куропалат, привез Перса пленным.
Стал Фарсман Перс главным зодчим у царя Георгия. Прорицатель, сведущий в арабской алхимии, звездочет, он был к тому же знахарем.
Много темных историй связывали с его именем. Суеверные говорили: держит, мол, Фарсман змею на узде и верхом на ней носится по долинам Арагвы.
Двадцать семь дней изготовляли Перс и его ученики волшебное зелье. Когда отрава была готова, ее роздали старостам, и те, пропитав ею падаль, развесили по веткам деревьев. Ненасытная птица накинулась на падаль и вся погибла.
И после этого до конца года в стране царило спокойствие. С византийским кесарем Василием был заключен мир, гянджинский эмир Фадлон, неоднократно битый Багратом Куропалатом, платил дань царю; притих напуганный тбилисский эмир; сарацины еще держались в крепости Шури.
Со спокойным сердцем разъезжал Георгий по Абхазии, Самцхе и Картли, строил крепости и замки — во время краткого мира готовился царь к будущим войнам.
Первого сентября, в день Нового года, Георгий со свитой находился в Мцхете.
На рассвете первым пришел поздравить его католикос. Он подошел к спальным покоям царя с подносом, наполненным золотом, серебром и гранатами. Поднес он царю драгоценную литую икону и крест животворящего древа, вывезенный из Кларджети. Крест покоился в высоком ларце, осыпанном драгоценными камнями.
С утра же прибыли к царю эриставы, Звиад-спасалар, мсахуртухуцеси, начальник иностранного приказа, верховный судья, царский духовник, казначей и главный виночерпий. Главный сокольничий поднес в дар царю трех кречетов стального цвета, семь соколов, вывезенных из Лазики, и позолоченную голову дикого кабана.
Ясельничий и трое эриставов привели царю в дар по семи коней каждый.
Эриставы поднесли также стрелы: бодзали — толстые — для крупного зверя; кейбуры — длинные — для хищников; томарки — с раздвоенными наконечниками; кибурджи — для птиц.
Косматый эристав Мамамзе, прозванный львом за свою осанку и мужество, выступил вперед. Взяв связку стрел и подняв их вверх, он устремил проницательный взгляд своих серых глаз на царя, восседавшего на троне.
— Да будет долговечно царствование твое по воле творца, и да вонзятся стрелы эти в сердце двоедушных. Проклятие всякому злобствующему и замышляющему измену против престола твоего!
Георгий не отличался красноречием, но был наблюдателен. Взгляд его, подобно удару меча, сразил Мамамзе. Заметались глаза Мамамзе под лохматыми бровями, как белки. Георгий перевел взгляд на спасалара.
Склонив голову, стоял Звиад-спасалар и, не дрогнув бровью, слушал речь Мамамзе. Пристально глядел он на кирпичный пол, уйдя в свои тайные мысли. Правая рука его крепко сжимала рукоять огромного меча.
Все были безоружны, лишь один спасалар стоял во время приема опоясанный харалужным мечом.
Главный ловчий, сокольничий и загонщик отвели коней, подаренных эриставами, в царский заповедник. По новогоднему обычаю, они саблями обезглавили их и раскидали туши.
До поздней ночи продолжалось во дворце пиршество. Светилыцики внесли в палаты светильное сало, шелковые фитили и зажгли огни.
Царь хотел веселиться в эту ночь, но мрачное молчание Звиада-спасалара смущало его.
Поздно разошлись именитые гости. Впереди католикоса Мелхиседека шли с зажженными факелами двое светилыциков, а впереди каждого эристава — по одному.
Царь пожелал спокойной ночи гостям, знаком пригласил Звиада остаться и удалил слуг.
Полный покой наступил во дворце. Восковые свечи мигали в нишах. От вина порозовели щеки царя, но лицо его было озабоченным. Он усадил спасалара перед собой. Некоторое время они оба молчали. Крик совы доносился из дворцового сада, да ночная стража перекликалась во мраке беззвездной ночи.
Георгий взглянул в упор в черные глаза спасалара.
— Не хотел я в день Нового года докладывать царю о постыдных делах наших, — начал Звиад, — но полночь миновала, и теперь я могу говорить. Вчера лазутчики сообщили мне, что кветарский эристав, Талагва Колонке-лидзе, вынудил к покорности пховцев, дидойцев, а за ними последовали дзурдзуки и галгайцы. Объединенные дружины их вторглись в Арагвское ущелье и внезапно окружили крепости. Без сопротивления сдались им гарнизонные начальники — в крепостях оказались сообщники язычников. Чиабер, единственный сын эристава Мамамзе, выступил вместе с Колонкелидзе и теперь с небольшим отрядом заперся в крепости Корсатевела. В этой схватке легко были ранены тринадцать пховцев и семь арагвинцев.Склонив голову, стоял Звиад-спасалар и, не дрогнув бровью, слушал речь Мамамзе. Пристально глядел он на кирпичный пол, уйдя в свои тайные мысли. Правая рука его крепко сжимала рукоять огромного меча.
Все были безоружны, лишь один спасалар стоял во время приема опоясанный харалужным мечом.
Главный ловчий, сокольничий и загонщик отвели коней, подаренных эриставами, в царский заповедник. По новогоднему обычаю, они саблями обезглавили их и раскидали туши.
До поздней ночи продолжалось во дворце пиршество. Светилыщики внесли в палаты светильное сало, шелковые фитили и зажгли огни.
Царь хотел веселиться в эту ночь, но мрачное молчание Звиада-спасалара смущало его. Поздно разошлись именитые гости. Впереди католикоса Мелхиседека шли с зажженными факелами двое светильщиков, а впереди каждого эристава — по одному. Царь пожелал спокойной ночи гостям, знаком пригласил Звиада остаться и удалил слуг.
Полный покой наступил во дворце. Восковые свечи мигали в нишах. От вина порозовели щеки царя, но лицо его было озабоченным. Он усадил спасалара перед собой. Некоторое время они оба молчали. Крик совы доносился из дворцового сада, да ночная стража перекликалась во мраке беззвездной ночи.
