Он оставил её на чистом полу и вернулся.

Люсия.

Он поднял её на руки. Лёгкая, слишком лёгкая. Он сделал два шага назад и буквально вывалился в лабораторию, падая на спину. Ноги окончательно отказали. Последнее, что он видел перед тем, как мир погас, — это ровный ряд потолочных светильников, смотрящих на него с холодным безразличием.

Он пришёл в себя от чистоты.

Воздух был таким чистым, что резал лёгкие. После мятного холода газа это было похоже на вдох раскалённого металла. Он моргнул, и белый свет лаборатории ударил по глазам. Он сел, тело ломило, голова гудела. Взгляд упал на его левое предплечье.

Рукав тактической куртки был порван и пропитался тёмной, почти чёрной кровью. Ниже виднелся глубокий, рваный порез от осколка стекла. Кровь не текла, она медленно, густо сочилась, пачкая безупречно белый пол.

— Тихо. Сиди смирно.

Голос Лены. Деловой, лишённый паники. Она уже была на ногах, её лицо, хоть и бледное, выражало предельную концентрацию. Она открыла настенную металлическую аптечку, и звук щёлкнувшей защёлки эхом разнёсся по лаборатории.

— Я в порядке, — хрипло произнёс Хавьер, пытаясь подняться. Нога не слушалась.

— Ты не в порядке, — отрезала она, не глядя на него. Её руки быстро и методично перебирали содержимое аптечки. — Потеряешь много крови. Это… неоптимально.

Она повернулась. В одной её руке был флакон с антисептиком, в другой — шприц-тюбик с ярко-оранжевой маркировкой. Обезболивающее. И игла.

Длинная, тонкая, блестящая игла.

Мир для Хавьера сузился до этого острого металлического кончика.

Дыхание застряло в горле. Стены лаборатории поплыли, белый свет стал нестерпимым. Холодный пот проступил на лбу. В ушах зашумело, заглушая всё. Он снова был там.

…грязная палатка в африканской саванне, запах лизола, крови и страха. Плач девочки, похожей на Люсию. Медик с трясущимися руками. Игла вошла не туда. Крик, а потом — тишина. Навсегда. А он, Хавьер, просто смотрел. Он, который убивал людей десятками, не смог ничего сделать. Не спас.

— Нет, — произнёс он так тихо, что сам едва расслышал.

Лена сделала шаг к нему.

— Хавьер, не будь идиотом. Рана глубокая, нужно зашить. Я не смогу без анестезии.

Его взгляд был прикован к игле. Она казалась ему больше, чем была на самом деле. Оружием. Символом его собственного провала.

— Я. Сказал. Убери.

Его голос стал другим. Тихим, сдавленным, но в нём прорезался лёд. Это был голос человека на грани срыва. Его тело, которое несколько минут назад пробило бронестекло, теперь было парализовано куском металла длиной в три сантиметра. Он ненавидел себя за это. Ненавидел её за то, что она это видела.

Лена замерла, изучая его. В её глазах не было сочувствия. Был анализ. Она смотрела на него так, словно он был неисправным механизмом, программой, выдавшей критическую ошибку. Она видела расширенные зрачки, капли пота на висках, напряжённые до предела мышцы шеи. Это была фобия. Иррациональная, не поддающаяся логике. Она поняла, что силой его не сломить.

— Прекрасно, — холодно сказала она. — Тогда терпи.

Хавьер ожидал, что она продолжит настаивать. Будет спорить. Но она просто кивнула сама себе, как будто приняла новое условие задачи.

— Ладно, — повторила она уже спокойнее. — Как скажешь.

Лена повернулась к аптечке, взяла стерильный бинт, тампоны и флакон с перекисью. Шприц-тюбик она с безразличным видом бросила на металлический столик. Он со стуком ударился о поверхность, и этот звук вывел Хавьера из ступора.

Он молча наблюдал, как она опустилась перед ним на колени. Её движения были точными, экономными, как у сапёра. Она промыла рану. Он стиснул зубы, когда перекись зашипела на открытом мясе, но не издал ни звука. Затем она начала туго перевязывать предплечье. Её пальцы были холодными, но на удивление уверенными.

Она работала молча. Хавьер смотрел на её склонённую голову, на тёмные волосы, выбившиеся из хвоста. Он ожидал упрёков, насмешек, чего угодно. Но она молчала. И эта тишина была тяжёлой, наполненной его постыдной слабостью.

— Я тоже боюсь, Хавьер, — вдруг сказала она, не поднимая глаз. Её голос был тихим, лишённым привычного металла.

Он напрягся, ожидая подвоха.

— Но не игл, — продолжила она, затягивая узел. — А того, что я не смогу спасти брата. Что всё это… ну, зря. Что мы умрём в этой дыре, и единственным результатом будет то, что Консорциум получит ещё два тела для своих экспериментов.

Она подняла на него глаза. В них не было манипуляции, только бездонная усталость и та же глухая, отчаянная решимость, что жила и в нём самом. Она использовала свою настоящую боль, но использовала её как инструмент, как мост между ними. И это сработало.

В этот момент, сидя на холодном полу залитой кровью лаборатории, он впервые увидел в ней не просто холодного стратега. Увидел человека. Такого же загнанного в угол зверя, как и он сам.

Лена закончила перевязку.

— Готово, — сказала она и поднялась. — Кровотечение остановлено. Временно.

Хавьер кивнул, пробуя пошевелить пальцами. Боль была тупой, но терпимой. Он посмотрел на Люсию. Она всё так же лежала в углу, свернувшись калачиком, и казалась такой хрупкой, почти прозрачной.

Может быть, Лена была права. Может, у них был шанс.

Эта мысль, слабая и неуверенная, была первой искоркой надежды за последние несколько часов.

В этот момент Люсия открыла глаза.

Но это были не её глаза.

В них не было страха, боли или растерянности. Они были пусты. Абсолютно пусты и сфокусированы на точке в пространстве где-то за спиной Хавьера. Она села. Её движения были плавными, но какими-то чужими, механическими.

И она заговорила.

Голос, раздавшийся в стерильной тишине, ударил по нервам. Это был её голос, но в то же время не её. Плоский, безэмоциональный, как у синтезатора речи, с едва уловимым фоновым шипением.

— Ошибка в расчётах, — произнёс этот голос. — Сектор «Дельта» — приманка. Истинный узел сервера находится в суб-уровне семь. Криогенный блок. Рядом с объектом «Пациент 4Б».

Хавьер застыл. Воздух снова вышел из лёгких.

Лена, стоявшая у аптечки, резко обернулась. Её лицо было белее стен лаборатории. Она бросила взгляд на свой планшет, который всё ещё лежал на полу. Экран светился. График нейронной активности Люсии, который до этого метался в хаосе, теперь горел ровным, неестественно стабильным плато.

Они не просто выжили.

Их ловушка только что стала их взломщиком. Их ключ к спасению превратился в нечто иное.

И это пугало Лену гораздо больше, чем любой газ или отряд охраны. Она смотрела на Люсию с холодным, почти научным ужасом. С ужасом аналитика, чья безупречная модель мира только что разлетелась на куски. Переменная, которую она считала пассивной, только что обрела собственную волю. Это ломало весь план.

Сначала — холод. Секундная пустота в мыслях, словно от удара под дых. А следом — жар. Не страх, а нечто иное, хищное. Лена Орлова смотрела на Люсию, лежащую на полу лаборатории, и видела не жертву, а чудо. Чудовищное, непредсказуемое, но чудо.

Её пальцы, тонкие и бледные, уже двигались над сенсорной поверхностью планшета. Короткие, точные касания, как у хирурга, наносящего разметку перед разрезом. Она не думала, она действовала. Инстинкты аналитика, отточенные годами в холодных залах СВР, взяли верх.

На экране разворачивалась картина, способная шокировать любого нейрофизиолога. Архитектура «Пастыря» перестала быть статичной матрицей — она ожила, запульсировала, создавая симбиотическую обратную связь. Протокол не просто вещал команды, он теперь мог слушать.

— Что ты делаешь?

Голос Хавьера — низкий, ровный гул, в котором почти не осталось ничего человеческого. Он стоял над ней, его тень падала на планшет. От его массивной фигуры исходила волна сдержанной, готовой взорваться ярости.