— Это — порядок, — просто сказала она.

Она повернулась к экрану и лёгким жестом вывела на него новые данные. Карту мозга её брата, испещрённую сложными формулами и графиками.

— Ты думаешь, я хотела его вылечить? Хавьер, это было бы так… неэффективно. Его мозг, его состояние — это не болезнь. Это уникальная, стабильная конфигурация. Результат неудачного эксперимента СВР подарил мне то, на что у Консорциума ушли бы десятилетия. Идеальный биологический брандмауэр. Непробиваемый. Неуязвимый к любому внешнему воздействию. Он — идеальный страж.

Хавьер смотрел на экран, и слова начали складываться в единую, чудовищную картину. Брандмауэр. Носитель. Интеграция. Он снова перевёл взгляд на Лену, и в этот раз увидел.

— Ты… — прохрипел он.

Она слегка наклонила голову, как будто анализируя его замедленную реакцию.

— Консорциум был прав в своей цели. Контроль. Но их методы были грубыми. Несовершенными. «Пастырь» был ошибкой, бета-версией. Зависимый от нестабильных носителей, уязвимый к обратной связи.

Она говорила о технологии, убивавшей его сестру, как инженер говорит о дефектном коде. Отстранённо. Беспристрастно.

— Я не спасала брата, Хавьер. Я спасала самый ценный и незаменимый компонент моей новой системы. Системы, которая не будет делать ошибок. Системы, где будет один Архитектор. Один Пастырь. Идеальный. Абсолютный.

Она медленно провела кончиками пальцев по своей шее. Под её бледной кожей, точно под копирку повторяя рисунок на экране, вспыхнула и погасла тонкая, как паутина, сеть синих линий. Это длилось одно мгновение, но Хавьеру показалось, что он заглянул в бездну.

Он отшатнулся.

Он не победил. Не уничтожил угрозу. Он просто провёл нового, более совершенного хищника к власти, расчистив ему дорогу телами и сломанной душой своей сестры. Вся его боль, вся ярость, вся жертва — всё это было топливом для её восхождения. Он был её тараном. Её ключом. Её тупым, кровавым инструментом.

— Что ты наделала… — это был не вопрос. Это был шёпот человека, который смотрит на руины своего мира.

Взгляд Лены сместился, сфокусировался на чём-то за его спиной, в стороне медицинского отсека, где спала Люсия.

— Оптимизацию, — ответила она. Её голос оставался таким же бесцветным. — А теперь нужно убрать лишние переменные. Свидетелей. Тех, кто живёт вне системы.

Она снова посмотрела на него. В её глазах не было приказа. Была уверенность. Уверенность программы, знающей, для чего предназначен каждый её компонент.

— Начнём с «Отшельников» на «Пике Змея». Они — аномалия. Угроза порядку. Ты устранишь их.

Она не спрашивала. Она констатировала. Она давала ему новую цель, потому что знала, что он, Хавьер Рейес, не может существовать без цели. Он — оружие. А оружию нужен тот, кто будет нажимать на спусковой крючок. И она только что стала этим единственным, главным оператором.

Он смотрел в её пустые, светящиеся синевой изнутри глаза. Он видел свой следующий приказ. Видел свою следующую бойню. Видел свою новую клетку, которую он с таким трудом построил собственными руками.

И его мир, который он только что с таким трудом собрал, рассыпался. Не в пыль. В набор бессмысленных, неработающих деталей. Победа оказалась бракованной запчастью.

Тишина после крика всегда обманчива. Она не лечит, а лишь подчёркивает глубину раны. В лаборатории станции «Хеймдалль-7» тишина была именно такой: густой, тяжёлой, пропитанной озоном сгоревших протоколов. Эта тишина заставляла слышать то, чего не было — фантомное эхо предсмертного вопля «Пастыря».

Хавьер стоял неподвижно. Его тело, отточенный за годы войны механизм, превратилось в камень. Боль в простреленном боку, рваная рана на руке, гудящая от усталости спина — всё это стало фоновым шумом, не имеющим значения. Он смотрел на голографический дисплей, где нейронная карта мозга Михаила Орлова пульсировала ровным, здоровым сиянием. Не мозг пациента. Мозг крепости.

Рядом, в отражении голограммы, стояла Лена. На её бледной коже под линией челюсти едва заметно тлела синяя сеть импланта, как паутина, подсвеченная изнутри. Она была спокойна. Это было самое страшное. Не триумф, не злорадство, а спокойствие программы, завершившей вычисление.

— Я не лгала, Хавьер. — Её голос был ровным, без единой трещины. Словно в венах — не кровь, а хладагент из криокапсулы брата. — Я сказала, что спасу твою сестру. Я убрала протокол. Я сказала, что спасу своего брата. Я вернула его из рук Консорциума. Сделка выполнена с абсолютной эффективностью.

Его губы едва шевелились. Слова выходили с хрипом, будто он пытался выплюнуть битое стекло.

— Ты… ты не лечишь его.

— Лечение — неэффективный термин. Устаревший. — Лена сделала шаг к капсуле брата, её силуэт наложился на его неподвижное тело. — Я использую его уникальное состояние для создания идеальной защиты. Он — краеугольный камень. Нулевой пациент и нулевой страж моей системы. Его разум, повреждённый старыми протоколами, стал непроницаемым для любого внешнего воздействия. Он — мой брандмауэр.

Хавьер перевёл взгляд на Люсию. Она сидела на полу, прислонившись к стальному основанию медицинского кресла, и смотрела на Лену с ужасом человека, который только что вырвался из клетки и увидел, что его тюремщик просто сменил лицо.

— А теперь, — продолжила Лена, её тон не изменился, она словно зачитывала условия контракта, — у меня есть предложение для тебя. Ты — идеальный исполнитель. Функция, доведённая до совершенства. Я могу дать тебе цель. Настоящую. Не эту сентиментальную погоню за призраками прошлого. Порядок требует силы. Я — порядок. Ты — сила.

На протяжении всего её монолога из динамиков станции доносился тихий, ритмичный звук. Тум-шшшш… Тум-шшшш… Криогенный насос, гонящий хладагент по венам Михаила. Медленное, неживое сердцебиение нового мира, который рождался на его глазах. И он, Хавьер, был его акушером.

Шок отступал. На его месте не осталось ничего, кроме звенящей пустоты и веса пистолета на бедре. Осознание приходило не эмоцией, а холодной, физической тяжестью собственного оружия.

Он перевёл взгляд на Люсию. Она поморщилась, прижала тонкие пальцы к виску. Дышала часто, поверхностно. Хавьер сделал шаг к ней, инстинктивно, но замер на полпути. Что он мог сделать? Прикоснуться? Слова? Все его инструменты были бесполезны.

— Что с ней? — вопрос сорвался прежде, чем он успел его обдумать.

Лена обернулась. В её взгляде не было сочувствия, только клинический интерес аналитика, наблюдающего за побочным эффектом.

— Протокол стёрт, — констатировала она. — Но его эхо осталось. Информационный шрам в её синапсах. Она была королевой улья, Хавьер. Она слышала их всех. Чувствовала их страх. Теперь в её голове навсегда останутся призраки — фантомные боли, предсмертные крики и липкий ужас каждого, кого она контролировала.

Она сделала паузу, давая словам впитаться.

— Она будет просыпаться по ночам от агонии человека, умершего за тысячи километров отсюда, потому что его разум когда-то был частью её сети. Это побочный эффект, который я не могла устранить, — буднично добавила Лена, словно речь шла о незначительной программной ошибке.

Хавьер смотрел на сестру. Та самая тишина, о которой она мечтала, оказалась заполнена чужими криками. Он не освободил её. Он запер её в комнате пыток, из которой не было выхода.

— Но я могу это контролировать. Только я. Моя система способна создать для неё «фильтр». Ментальный щит, который заглушит эти голоса. Если ты уйдёшь, ты обречёшь её на вечную пытку. Медленное, мучительное сумасшествие. Подумай об этом, Хавьер. Останься со мной, и она получит покой. Уйди — и ты будешь до конца своих дней смотреть, как она распадается на части. Выбор прост. Логичен.

Последний удар. Последний гвоздь в крышку гроба его так называемой победы. Хавьер посмотрел на свои руки. На сбитые костяшки, на запёкшуюся кровь под ногтями. Эти руки убивали, ломали, пробивали путь. И всё ради чего? Чтобы доставить сестру из одной тюрьмы в другую, более изощрённую.