— А скажи-ка, почтенный, отчего так некузяво вышло? Тебя послушаешь, так эти пришельцы в собственных портах путаются. Почему ж Светлые не совладали? Почто чужаков на нашу землю допустили? Видать, сильны те пришельцы? И почему друг с другом на ножах, если одним и тем же дышут?

Кощей раздражённо скривил губы, побарабанил пальцами по алмазным граням бокала. Наконец, со скукой в голосе, заговорил:

— А кто сильней? Князь или псарь с конюхом? — он жестом остановил очевидный ответ и продолжил. — А когда князь на войне, в его опочивальню и псарь, и конюх повадиться могут. А повстречавшись в опочивальне, друг другу в глотку вцепятся, выясняя, кому из них хозяйничать. Светлым, тоже не сладко. У них порой как у всех: нос вытянут — хвост завязнет, хвост вынут — нос застрянет. Ну да что это мы всё о грустном? Поговорим о тебе.

Хозяин обратил взор к дружиннику.

Сотник откинулся на подушки. Вино веселило и, растворяя давешние страхи, настраивало на задушевную беседу. Он лениво потянулся за крупным стручком канареечного цвета, отломавшимся от такой же жёлтой грозди, понюхал, повертел в руках, бросил обратно.

— Смотрю я на тебя, Кощей, и всё думаю. Хороший вроде мужик, не жадный, даже конягу моего уважил. А рассказывают про тебя такое, что…

— У нас всегда много рассказывают, — перебил Кощей. — Делов на жмень, а шуму на мешок. Хотя, кое о чём может и не врут. Случалось и чудил сдуру, пока не наскучило. Где — по молодости, где — по горячности. Бывало и с девками баловал. Только, думаю, не больше других. А что до дел, то признаю. Тыщи полторы разных батыров и витязей наверное сгубил, — он помолчал, вспоминая. — Да! Как Бессмертным прозвали и до сего дня, тыщи думаю полторы, не боле.

— Негоже, — с укоризной протянул Сотник. — Неужто такой злой?

— Да какой там злой?! Сами виноваты! То им молодильные яблоки с живой водой подавай, то гусли-самогуды с сапогами-скороходами, то несметные богатства. А то вынь да положь каких-то принцесс пленённых или царевен краденых. Один раз за Смерть-Бороной приходили, а я сам о ней только раз слышал…

Извек замер, а Кощей развёл руками и, глянув на гостя слишком честными глазами, сменил тему.

— И ладно бы добрым словом попросить, так нет же — зальют глаза и лезут напролом, как лососи на нерест. Отгородишься стенами — прут через стены. Уйдёшь под землю — кротами роют. На гору залезешь — муравьями карабкаются. Ну как тут не осерчать? — Кощей хлебнул из кубка, сделал скорбное лицо.

— Потом и того хуже стало. Прознали, что смерть моя в яйце и давай наезжать на расправы все, кому не лень. Ни здрасьте, ни до свидания. Наскакивают, пинаются, как узкоглазые из горных монастырей, будто нет ни благородных мечей, ни всесокрушающих топоров. Ну и сами, конечно, полегли — кто ж им простит такое издевательство?

А позже, когда одна ведьма проболталась, что яйцо спрятано — вообще покоя не стало.

До этого, редко да метко, лучшие бойцы приезжали. Орлы! Любо-дорого посмотреть. Теперь же любой землекоп в герои лезет. Перерыли всю округу, едва скалы не вывернули. Траву повыдирали, каждую песчинку просеяли, Ящер их задери. Пришлось перепрятывать поукромней. Яйцо теперь в утке. Утка, само собой, в зайце. Заяц — в сундуке. Сундук — на сосне. Да, хлопец, на сосне, а не на дубе, как многие думают…

— А сосна? — не удержался Извек.

Кощей ухмыльнулся.

— Ты рот-то закрой, и уши подбери, а то по плечам висят, пыль собирают.

Бессмертный подмигнул гостю, понизив голос продолжил:

— Про то и дело у меня к тебе. Не возьмёшься ли снести…

— Эт я враз, — гаркнул Сотник. — Снесу напрочь, и сосну, и ель, и всё, что там ещё растёт… — он примолк, заметив кислую гримасу хозяина.

Кощей раздражённо сверкнул глазом:

— Какие все торопливые!

— Так мы же не бессмертные, — оправдался Извек растерянно. — Нам рассусоливать некогда.

— Снести и перепрятать в другое место, подальше и понадёжней. А то и до сундука уже куча охотников, друг другу на головы лезут. Окрест тех мест, все дубравы вытоптали, скоро за рощи примутся. — Бессмертный испытующе посмотрел на гостя. — Ну как, возьмёшься?

Извек выдержал взгляд, приложился к кубку, не сводя глаз с собеседника, осушил до дна.

— Так просто и доверишься первому встречному?

— Не так просто, и не первому, — Кощей улыбнулся, мечтательно прикрыл глаза. Длинные пальцы поглаживали алмазные грани кубка. — Ты отнесёшь то, что надо, туда, куда надо. А я похлопочу для тебя.

— Я привык сам для себя хлопотать, — отрезал Извек. Брови скакнули к переносице. — Сам! Всегда и везде!

— Ой ли? Там, где я буду, сам не дохлопочешься. Так что послушай старшего, а топорщиться потом будешь.

Сотник скрестил руки на груди, хмыкнул. — Излагай, батяня… Точнее дедуля!

— Так вот, — тихо продолжал Бессмертный. — Ты отвезёшь яичко, выбросишь его и забудешь, что Кощей тебе докучал. А я, тем временем, переговорю с кем надо, глядишь, да уступят старому приятелю, отпустят девку за тебя. И тебе радость, и баба при деле. Она ж тоже по тебе сохнет. Не знаю уж, что в таком нашла, но забыть не может, если слухи не врут.

Лицо Извека застыло. Кощей спокойно ждал, пока взор синих глаз прояснится. Наконец Сотник справился с голосом, хрипло заговорил.

— Старик, я правда сейчас слышал то, что ты сказал, или…?

— Правда, правда. Услуга за услугу. Ты утрясёшь мои людские заботы, я — твои нечеловечьи. Ну как, сговоримся?

— Сговоримся, ежели не надорвёшься. Только объясни, почему сам не сделаешь?

— Самому мне не способно, уж слишком я заметен. Стоит отойти от горы, сразу пронюхают, слетятся, как комары на голую задницу. Придётся не делом заниматься, а от назойливых отмахиваться. Хлопотно уж больно.

— Неужто не сдюжишь, — не поверил Извек. — Ты же велик и могуч.

— Не я один. Те — тоже не первый век на белый свет смотрят. Не будь их, я бы давно до моря прогулялся. Так что решай. Откажешься — не обижусь.

Сотник задумался. Кощеевым доводам верилось не очень, но награда того стоила. Русалка не выходила из головы, заполняя сердце тоской и отчаяньем.

— Уговорил. Объясняй куда и как ехать.

— Объясню, конечно же объясню! — оживился Кощей. — И расскажу, и покажу.