Череп безмятежно скалил, оставшиеся после Рагдаевского удара, зубы. Трава, три дня тому, утоптанная и залитая кровью, едва успела подняться, но голодная лесная живность уже очистила головы трупов почти до блеска.

Эрзя с досадой пнул по костяной макушке, глянул на толстого Мокшу. Тот, свирепея с каждым мгновением, развёл огромными ручищами.

— Ни черта не понимаю! Ежели мёртв, а ясное дело, что мёртв, то где кости!? А ежели жив…

— Да какой там жив! — буркнул Эрзя, переставая жевать ус. — Гридни всю округу объехали, никто слыхом не слыхивал, ни о живом, ни о раненом.

Он прищурился на склон, заваленный разлагающимися останками и ломаным железом.

— Сам глянь, разве тут выживешь?

— Но мослы-то! Мослы-то где?! — вспылил Мокша. — Сквозь землю провалились? Или может, дождём смыло, Ящер задери-прожуй-выплюнь! Князь тризну собирает, а тризна без мертвеца…

— Что сказка без конца, — невозмутимо согласился Эрзя. — Однако поехали! Рагдая не найти, а от запаха здешнего уже с души воротит, скоро завтрак упущу.

Он подбросил на ладони мятый железный лепесток — единственное, что осталось от Рагдая, молча двинулся к лошадям. Запрыгнув в седло, скользнул взглядом по склону и двинул каблуками, посылая битюга вдоль берега. Когда за поворотом показалась лодья, сзади донеслись сердитые сетования Мокши. Великан старательно настёгивал конягу и загибисто ругался, украшая родную речь ромейскими и хазарскими узорами.

Осадили возле воды. Махнули молодцам, чтобы держали сходни и поволокли жеребцов по прогибающимся доскам. Зацепив уздечки за мачту, пробрались на нос, уселись на отполированный штанами брус. Четыре пары вёсел дружно врубились в Днепровскую волну, направляя посудину к Киеву. Губы Мокши беззвучно двигались. Полный досады взор то чиркал по усердным гребцам, то скользил по удаляющемуся берегу, то утыкался в угрюмое лицо Эрзи. Сухопарый молчун, глядя себе под ноги, жевал льняной ус и задумчиво поглаживал навершие меча. Кони раздували ноздри, пугливо таращились на воду.

Попутный ветер пособил гребцам и скоро кормщик ловко вывернул борт к почерневшим мосткам. Едва сходня шоркнула по настилу, пальцы дружинников цапнули уздечки, и повлекли коней с лодьи. Прямо с мостков взяли в галоп. Кони могуче затопотали в гору, вышибая из дороги мелкие каменья. Мимо замелькали кусты, прыская стаями вспугнутых птах. Встречный ветер привычно взялся трепать конские гривы и волосы седоков. Коней не гнали, но те сами шли могуче, не сбавляя хода. Придержали только у въезда в город, влетев в обычную полуденную сутолоку.

К городским воротам тёк вольный люд, обременённый корзинами, лукошками и кузовками. Обдавая пеших пылью, гремели подводы с мелкой дичью, лесным зверем и бочками солений. Боевые кони, фыркали и воротили морды от серых клубов, поднятых ползущим в Киев изобилием.

Дружинники хмуро зыркали по сторонам. Заметив над толчеёй светло-русую голову Извека, направили битюгов сквозь толпу. Крепкий воин, задумчиво теребил короткую бороду, покачиваясь на холеном Вороне — чёрном поджаром жеребце с необычно крупными ушами. Чуть позади него, на простецких лошадках, держались полдюжины новобранцев. Набранные по дальним селищам молодцы озирались и с открытыми ртами таращились на киевскую неразбериху. Эрзя с Мокшей мельком глянули на парней, вскинули руки, приветствуя Извека:

— Как живёшь, Сотник?

Извек улыбнулся привычному прозвищу.

— Вы-то как? Не заскучали?

— У Владимира не заскучаешь, — буркнул Эрзя.

— Ага, — поддакнул Мокша. — То подавай щит с ворот Царьграда, то тризну по павшему, что щит добывал. А павшего нет!

— Рагдая?

Извек посерьёзнел, поглядел в глаза обоим.

— Не нашли? Негоже…

— Куда уж хуже, — согласился Эрзя, доставая стальную чешуйку доспеха. — Вот всего и осталось. Случаем нашли. Видать ударом сорвало.

Сотник взял лепесток, пригляделся к отверстиям, протянул обратно.

— Рагдаевская! Таким толстым шнуром, больше ни у кого доспех не вязан…

Отдав чешуйку, вздохнул.

— Как там Ясна?

Эрзя, потупил взор, махнул рукой. Между бровей Мокши пролегла глубокая морщина.

— Худо, Извек. Совсем худо. Каждый день к Днепру ходит. Смотрит на тот берег и ждёт. А чего ждать? Мы с Эрзёй каждую пядь берега обыскали, нету его. Тем паче, что бился один, раненый, да супротив полчища…

Сотник нахмурился, упрямо качнул головой.

— Рагдай и раненый мог супротив войска стоять.

— Так то оно так, — заговорил Эрзя. — Токмо Залешанин, во хмелю, бормотал что-то про вторую смерть. Будто бы Рагдай погиб много раньше, а в эту сечу ввязался когда боги отпустили к невесте. Отмерили на свадьбу один день и одну ночь. Едва время истекло — забрали обратно. Говорит, потому и не нашли.

Сотник мрачно покосился на облака.

— Что-то Великие пожадничали! Герою могли бы ещё денёк накинуть.

Мокша развёл руками. Поглядел вперёд, где высилась громада княжьего детинца. По всей улице громоздились поленницы с сухими берёзовыми дровами, чернели выпуклые бока котлов, плоские днища жаровен и растопыренные рогатки вертелов. Мастеровые лихо коцали топорами, налаживая столы, лавки, подсобные настилы. Народ чесал загривки, восторженно переглядывался, дивясь невиданному размаху.

— Да, — протянул Мокша. — Тризна грядет не малая. Княже не упустит случая показать, кто на Руси хозяин.

Эрзя качнул чубом, пробубнил под нос, чтобы слышали только друзья:

— Ему покон нарушать не впервой. Залешанин вон — из татей в бояре попал, до сих пор не просыхает, первым рылом при князе. На тризне, небось, по правую руку сядет, ушкуйник.

— Не пойдём, — процедил Извек. — Сами справим, когда Ясна решит.

— Гоже, — откликнулся Мокша. — А пока, сдавай своих хлопцев воеводе и двигай в харчевню.

Сотник кивнул, сворачивая ко двору воеводы. За спиной, удаляясь, загрохотали тяжёлые копыта. Бросив взгляд на новобранцев, заметил напряжённые лица: тщетно пытались понять, что к чему.