Илона вдыхала его запах, едва сочащийся из-под лётного костюма – тёплый, мужественный, настоящий.

Вдруг ей захотелось плакать. Сейчас Владик здесь, а завтра? Голос в наушниках скажет: «…смертью храбрых».

Сколько их съел Иньян?.. И ничего не останется, только боль в груди, горькие слёзы. Меткий выстрел с «линзы», задержка закрытия поля… Не будет шагов, резкого голоса, рук, губ. Пустота солнечной ночи придёт, чтобы наполнить дом. Ничто не заменит его, не напомнит…

«Я не могу больше так, чтобы все от меня уходили! Я не права?..»

– Сейчас, – шепнула она, выскальзывая гладкой рыбкой из объятий. Бесшумно, босиком, подбежала к шкафчику, открыла, взяла пластмассовый флакон… с сомнением потискала его в ладони.

Так и не отвинтив крышку, поставила на место.

«Как Бог решит».

* * *

– Зачем ты завела кота? – спросил Влад позже, в середине яркой ночи.

– Не завела, а привезла с Земли. Это особый кот. – Илона выглядела строго. – Он в память о брате. Мы его котёнком взяли и растили вместе.

– А-а, вот как. И что брат?

«Бестактный медвед!» – Воспоминания ударили Илону, как холодный ветер, обдали секущим ледяным дождём. Она села, обхватив подогнутые ноги.

– Ольгерд погиб. Очень молодой. Восемь лет назад…

«О родителях ему знать не надо. Не всё сразу».

– Жаль. Плохо, когда молодые умирают… Прости, я зря спросил.

– Вот. – Включив ночник, она покопалась в выдвижном ящике тумбочки и достала фото. Влад пристально (иначе не умел) вгляделся в юное лицо парня. Длинные светлые волосы, серые глаза, на губах – улыбка превосходства.

– Красивый. Можно поставить фотку и на видном месте…

– Не хочу. Больно видеть… а девчонки считают, что это мой парень.

– Да-а, дела… Печально! А скажи-ка мне, Илонка, – выждав, пока она спрячет реликвию, Влад обнял талию подружки, – что видно в ваши телескопы? Нам позарез нужна инфа, какие там подвижки в дальнем небе. Гостей развелось – пора отстреливать. Где-то в системе бродит космоносец…

– Ты бешеный, Сокол. Даже в постели войной бредишь.

– Только в постели со звёздным телеметристом можно что-то выяснить.

– Ага, значит, ты со мной… ради тактических планов? – Она была рада хоть шуткой, хоть игрой отвлечься от тягостных воспоминаний.

Даже совсем уйти от них, до самозабвения.

– Поделишься – отпущу.

Оказавшись лицом к лицу, они внезапно поцеловались и на какое-то время умолкли.

– Кооо… космоносец не видно, правда. Зато другой объект… – Илона загадочно оборвала фразу.

– Матка дрейферов показалась? – Сокол даже привстал.

– Ой, Влад! «Матка»! У вас все мысли об одном.

Он смутился, словно его выругали за неряшливость на маршальской проверке. Илона смягчилась.

– Стал виден регулярный рой. Мы отследили первые его тела в обычном радианте.

– Я-то думал… – расслабился Влад. – Сколько шума из-за летучей дребедени! Он стоит того, что о нём говорят? Толки, перетолки, миллион премии… Там есть приз или он – рядовая иньянская травля?

– Ты служишь недолго… – начала Илона, сев по-турецки.

– Скажешь тоже!

– По астрономическим меркам – какие-то микросекунды. А рой вечен; он будет крутиться в системе, даже когда Земля остынет. Я, как звёздный телеметрист… Ты меня любишь?

– О-о-о-о!

– …отвечаю только за астрономию, без призов и премий. Короче – в три тысячи тринадцатом году, когда иньянская колония уже расширилась, с Земли шёл транспорт «Глория», и на него напали сириане.

Стало интересно. Влад навострил уши и взял Илону за щиколотку для лучшего контакта. Краем глаза он отметил крадущегося по комнате кота – а, вот он какой!

– С От-Иньяна вышли истребки и два фрегата; они схватились с призраками. Тут… сложно сказать, как это получилось, но «Глория» разрушилась в полёте. Обломки пошли по кометной орбите, превратились в рой. С тех пор каждые семь лет он возвращается.

– Стоп-стоп. Где приз и миллион?

– «Глория» везла сотни овец и женщин в отсеке гибернации. Якобы он уцелел и даже подавал сигналы бедствия. Теперь считают, что пассажирок была тысяча, и все – девственницы.

– Проще взять список пассажиров. В Главкосмосе и транспортной компании должны остаться копии. Там всё написано: сколько их, кто замужняя, кто овца.

– Вла-адик… Простой, как морковка, – нежно и лукаво улыбнулась девушка. – Разве ты не поймёшь? Это мужская мечта. В небе летит тысяча непоятых дев. Замороженные, белоснежные. Они страшно влияют на эротическое воображение. Каждый хочет первый высадиться на хрустальный гроб и обцеловать Спящих Красавиц…

– Сказка, – отмахнулся Влад пренебрежительно. – Для озабоченных подростков из Восточных США. Это у них бзик о первом поцелуе, который крышу сносит. По-моему, американы не взрослеют. Следят, стучат, мухлюют, а сами как дети…

– Ну а ты? – Илона вкрадывалась в душу. – Не обмирал?

– С чего? Я был дурак в кадетском корпусе. Стрижка, форма, свист в башке. Нас строем повели на танцы в женский пансион. Выдали какую-то худышку: «Танцуй барышню!» Затанцевала меня в угол: «Господин кадет, я вас люблю. Оставьте мне залог вашей приязни». Пот прошиб: что ей дать-то? носовой платок не дарят, а медальон с Ярлом заветный, им в кадеты посвящают. Пока я репу чесал…

От смеха Илона повалилась на подушки.

– Она тобой овладела! пользуясь твоей беспомощностью! Ой, Влад, перестань!..

– Тебе хихоньки, – с деланным трагизмом кивал Сокол, любуясь подругой, – а со мной чуть родимчик не сделался. Думал, из угла не выйду. Как товарищам-то показаться, если чмок на пол-лица? Его же видно: красный, горит как фонарь. А кадетство – это святое братство, там юбкам места нет.

– Скажи, ты всё это выдумал, правда?

– Я не умею, я конкретный. Замороженные девочки в гробу меня не забирают. Я просто ждал, когда оно придёт, когда я встречу именно свою. Ждать и искать лучше, чем по мелочи размениваться.

– И никто… – она вытянулась, перелегла на живот, взглянула через плечо.

– Я знал, что это придёт, и станет ясно: «Вариантов нет». У нас в роду однолюбы. Даже когда после чумы вводили многожёнство…

– Вла-адик, – певуче позвала Илона.

* * *

В отличие от других планет-колоний, имевших вращение вокруг оси, на Иньяне пользовались календарем и часами метрополии. Особенно этому радовались секретарши, избавленные от необходимости проставлять в документах две даты и два времени, земные и местные.

Раздрай крылся в том, чьё поясное время считать эталонным.

Со времён, когда точкой отсчёта был Гринвич, минуло тысячелетие. Часть Англии ушла под воду, другая стала басурманской Еврозоной. Не успела Лига Наций поделить мир после Четвёртой Мировой, как грянула чума и началось «тёмное столетие». Наконец, просиял ex oriente lux 1, Земля возродилась, и СССР заявил претензии на земли «отсюда и до ужина».

– Как можно избирать в качестве отправного пункта пепелище, именуемое Москвой? – надсаживались критики на Западе.

– Дезактивируем, обеззаразим и отстроим, – твёрдо обещали русские. – А вот, скажем, есть Пулково с известной обсерваторией!

Потом Пулково стало островом, но эталон был уже навязан миру и как-то прижился.

Итак, в воскресенье 16 февраля, в 08.00 по Пулковскому времени, когда Влад сладко спал, а Илона звонила подруге: «Я болею, подмени!», командующий Западным крылом астро-коммодор Макартур явился к генерал-майору космонавтики Дееву с двумя пронырливыми особистами.

Из демонологии известно, что дьявол имеет обыкновение являться к человеку поутру, когда тот рта ещё не закрестил. Но Деев сидел под картой мира в готовности – при полном параде, с иконостасом Звёзд на груди, с взглядом въедливым и хитрым.

– Рад приветствовать! – раскатисто пробасил астро-коммодор.

На особистов Деев обратил внимания не более чем на ботинки Фила.

Соправители От-Иньяна ознаменовали встречу рукопожатием. Сцепившиеся кисти заскрипели, побелели, но невысокий сухопарый Деев не поддался атлетически сложенному коллеге. Разомкнулись молча. Ничья.