Диакон Фома открыл Писание, и послушники затянули седьмой псалом. Крики грешника утонули в нестройном хоре. Братьев Гавриила, раздетых по пояс, одного за другим приковывали наручниками к крюку на стреле автокрана, и диакон Амвросий приводил в исполнение кару – пятнадцать ударов ивовым прутом, вымоченным в соленой воде. Вопли истязаемых вплетались в слова святой молитвы.

Иезекиль исправно открывал рот вместе со всеми. Над головой свистел прут – раз за разом, опускаясь на чью-то исполосованную спину. Он смотрел в сторону, но каждый удар болью отдавался в лопатках и пояснице, покрытых старыми шрамами.

Не было в толпе послушника, не испробовавшего вкус прута.

Принявшие истязание падали у помоста, истекая кровью, и ползли прочь. Псалом заунывно лился над площадью, моля Единого об очищении. Славься, Господь всемогущий, ныне и присно и во веки веков! Славься!

Последним автоматчики привели виновника экзекуции. Браслеты сомкнулись на тощих запястьях, и послушника подвесили за крюк, будто свиную тушу. Брат Гавриил больше не молил, а лишь тоненько подвывал, и слезы катились по его щекам. По команде диакона Амвросия палач в балаклаве извлек ритуальный нож и плавным движением сверху вниз вспорол живот послушника.

Вороны, вспугнутые пронзительным воплем, снялись с деревьев и с граем унеслись прочь. Горячие, дымящиеся на холоде внутренности скользкими лентами вывалились из разверзнувшейся раны и свесились до самой земли. Глаза жертвы вылезли из орбит, на шее вспухли жилы. Истошные крики на несколько мгновений перекрыли общий хор, но скоро затихли, и окровавленный труп бессильно повис.

Послушники продолжали молитву. Седьмой псалом сменился четвертым, а потом и самым главным, основополагающим – первым. В середине четвертого псалма члены делегации направились к воротам. Вдали заворчали автомобильные моторы.

Прошло не менее двух часов, прежде чем диакон Фома окончил службу. Вороны успели вернуться и снова расселись на ветках, заинтересованно оглядывая площадь. Дежурные по кухне, прервавшие работу для утренней молитвы, бросились к столовой, торопясь встать на раздачу. Паства потянулась на завтрак. Иезекиль оглянулся на труп Гавриила. Птицы слетались к помосту, предвкушая угощение. Громадный ворон прогуливался у ног грешника, деловито дегустируя остывающие кишки.

Утренний прием пищи состоял из овсянки на воде и стакана сладкого чая. По понедельникам грузовики привозили в поселение хлеб, сливочное масло или яйца. Еду на сто пятьдесят душ готовили в передвижной полевой кухне, отапливаемой березовыми поленьями. Работа была одной из самых тяжелых, но и желанных – здесь у вечно недоедающих послушников был постоянный доступ к еде. Разумеется, воровство строго воспрещалось, но при таких объемах мелкие потери часто оставались незамеченными.

Иезекиль получил на раздаче дымящийся стакан и оловянную миску с серой скользкой кашей. Шипя и обжигая замерзшие пальцы, он протиснулся к столу и уселся на лавку между Лазарем и Захарией, уже приступившими к завтраку. Другие послушники, получившие паек, тоже вовсю возили ложками по тарелкам.

Кошмарные сцены казни не трогали так, как прежде.

Во главе комнаты перед четырьмя рядами столов высился деревянный истукан – исполинская статуя Единого, искусно сложенная из сплетенных вместе березовых веток. Воскресший Бог сурово взирал на заблудших сыновей. Глаза, вырезанные из засохшего древесного гриба, неотрывно следили за каждым присутствующим, в каком бы конце столовой тот ни находился. Лик идола источал угрозу и ненависть.

Потупившись, Иезекиль взял ложку и принялся за еду.

Второе пришествие случилось безо всяких знамений и прочей библейской мишуры. Уклады всех мировых религий были попраны и отправлены на свалку, когда в конце апреля две тысячи двадцать первого года в глухой сибирской тайге пробудился новый Бог. Не христианский, исламский или буддийский – то был Бог неизвестный, полностью забытый и всеми покинутый, и оттого исполненный неистового бешенства. Жалкие, ничтожные божьи твари начисто игнорировали единственного истинного Создателя, вознося молитвы и воздвигая храмы кому угодно, кроме Единого, творца всего сущего на Небе и на Земле. И Единый Бог начал мстить.

Такова была легенда. Все, связанное с новым Богом, окутывала завеса глубокой тайны. Говорили, что у него тысяча лиц; что он вышел из Баренцева моря, проломив ледяные торосы; что он – исполинских размеров и способен подчинять чужую волю. Что один его взгляд испепеляет на месте. Если бы нашлись охотники спрашивать, то быстро бы выяснилось, что никто из ныне живущих не видел Единого лично – но скоро задавать вопросы стало некому.

Первые слухи были слишком отрывистыми и невнятными, чтобы всерьез обращать на них внимание. Вроде как в Новосибирске начались какие-то беспорядки. Пока Интернет еще работал, в Сеть скупо просачивались кадры с ряжеными в масках, преследующими толпу. Да и где взаправду было дело, мнения расходились. Кто-то утверждал, что все началось на Дальнем Востоке, иные кивали на Урал, третьи – на Северный Кавказ. Прежде чем кто-либо успел что-то предпринять, стало слишком поздно. Новая религия накрыла страну – а возможно, и весь мир – с эффектом разорвавшейся бомбы. Дни Забвения были сочтены, наступила эра Гнева.

Люди в черных рясах и масках появились в Гатчине спустя неделю после того, как Единый ступил на Землю. Андрей часто вспоминал этот день – как в первое, самое тяжелое время, так и много позднее, когда новая жизнь, жестокая и страшная, начала входить в привычку. День, изменивший все.

Было раннее утро, морозное и не по-гатчински солнечное. Он направлялся на станцию, чтобы сесть на электричку до Питера, где его ждали пары по информатике и философии – и уже на подъезде к путям все полетело кувырком. Автобус свернул к остановке на Мариенбург и тут же увяз в толпе. Скоро выяснилось, что с северного направления за все утро не было ни одной электрички. Обратное сообщение также отсутствовало, телефоны молчали, на запросы никто не отвечал. Сбитые с толку билетерши до хрипоты ругались с гатчинцами, еще более встревоженные, чем их пассажиры, опаздывающие на работу или учебу. Смятение возрастало. Андрей хотел написать одногруппникам, но дисплей телефона выдал неожиданное «нет Сети».

Никто не обратил внимания на отдаленные звуки, подозрительно похожие на выстрелы, пока на трассе со стороны Пудости не возникла автоколонна с бронетранспортером во главе. Следом ехали несколько автобусов и тяжелых военных грузовиков. Толпа отхлынула назад, когда БТР свернул к станции, протаранив припаркованные автомобили. Среди техники замелькали люди в масках, мотоциклетных шлемах и балаклавах, вооруженные автоматами, ружьями или охотничьими винтовками.

Начавшуюся в неразберихе панику остудила автоматная очередь, выпущенная в воздух. Налетчики быстро и слаженно рассекли толпу надвое. Командовал человек в черной рясе с капюшоном, размахивающий длинным посохом. Под ругань и удары прикладами дезориентированных и напуганных людей начали заталкивать в автобусы. Бугай в шлеме тащил Андрея к дороге, стиснув предплечье стальной хваткой. Телефон выхватили из рук и разбили о землю. Истошно голосили женщины, чей-то голос громко протестовал. Раздались выстрелы, совсем близко, отчего сердце Андрея едва не выскочило из груди, и толпа взорвалась воплями. Автомат стрелял снова и снова, гильзы звенели об асфальт. Обернувшись на ходу, он увидел окровавленные тела. Кто-то побежал, иные падали наземь, закрывая голову. На его глазах куртка удирающего мужчины расцвела кровавыми прорехами, и беглец повалился в грязь.

Сильные руки толкали в спину, впереди показался распахнутый проем автобусных дверей, и Андрей нырнул в него, словно в омут. Стоящий в салоне человек в балаклаве тычком приклада отправил его в кресло у окна. Съежившись, он вжал голову в плечи, стараясь стать незаметнее.

Вокруг кричали.

Справа усадили девушку с совершенно белым лицом. Окровавленных мужчин провели по проходу, и Андрей на миг увидел площадь перед остановкой. Часть перепуганных пассажиров – в основном стариков – согнали к билетным кассам, будто стадо. Раздался короткий приказ, и трое автоматчиков открыли огонь. Стоны и вопли умирающих заполнили площадку. Когда тела перестали двигаться, белая стена здания была заляпана красным до самых окон. Боевики атаковали ближайшие частные дома, оттуда доносилась стрельба, надрывно лаяли сторожевые псы. К станции сгоняли больше людей, пока места в автобусах не закончились.