Наталья Швец в промокшей насквозь одежде носилась по улицам. Отчаяние и ужас душили ее. Весь день она собиралась позвонить сыну, но работа не отпускала ни на секунду. Да и к тому же в последнее время Родион ни разу не ослушался, делал все, что она велела, и вроде как причин для волнения быть не должно. «Он дома. Обещал ведь», – говорила она себе, каждый раз откладывая разговор с сыном. А вечером, когда бывший муж дозвонился до нее и спросил: «Где Родик?», она, ополоумев, вылетела из больницы в тапках, медицинском костюме и куртке нараспашку и побежала искать своего мальчика.

– Родя! Родя! – звала охрипшим голосом Наталья.

Сквозь шорох капель послышалось тарахтение. За завесой из воды и сумерек показался автобус, похожий на пассажирский, но что-то в нем настораживало. Фары колымаги не горели, а мотор то ли гремел, то ли скрежетал, издавая странные, не похожие на шум двигателя звуки. Она внимательно следила за ним, всматриваясь в детали, размытые дождем и затушеванные вечерней мглой.

В кармане заиграла мелодия. Наталья достала телефон из куртки и тут же забыла об автобусе. «Господи, хоть бы нашли», – взмолилась она.

– Нашел?! – Ее сердце замерло в ожидании ответа.

– Нет, – сказал Роман. – У полицейских тоже ничего. Послушай, иди домой…

Наталья слушать не стала. Она бросила трубку и побежала дальше по улице.

– Родя! Родя!

Вдоль дороги вспыхивали фонари, прижигая осеннюю тьму. Наталья затормозила на перекрестке и огляделась.

– Родя! Сынок! – Она кинулась через дорогу.

В электрическом свете, за мельтешащей водной пеленой, под забором котельной стояла маленькая фигурка.

– Родя! Господи, – Наталья упала на колени и крепко обняла окостеневшего сына. – Слава Богу! Жив! Роденька, милый, – горячие слезы текли по холодным щекам мальчика. Она прижимала его к груди, но он не реагировал на прикосновения матери.

– Что с тобой, Родя? – она заглянула в глаза сына, заросшие корками ужаса, из-за которых он не видел ни мамы, ни улицы, залитой дождевыми реками.

Сознание Родиона осталось запертым в передвижном кинотеатре «Колобок». Он все еще стоял в автобусе и уже собирался следом за Никитой занять место в зрительном зале. Но из черного угла за кинопроектором на свет выполз киномеханик дядя Саша.

Его лупатые глаза вонзились в мальчика. На желтушных склерах виднелись жирные сгустки запекшейся крови. От орлиного носа сохранились широкая ноздря и оголенный хрящ. Провалившиеся щеки подчеркивали острые скулы, они сильно выпирали, и казалось, вот-вот вспорют сморщенную кожу, похожую на ошметки пересохшего вяленого мяса, заросшего островками черной плесени. Лицо перерезала кривая улыбка. За тонкими губами просматривалось несколько крупных зубов, изъеденных гнилью. На массивном раздвоенном подбородке топорщились жиденькие волосяные пучки. Плешивую голову прикрывала фуражка с козырьком. На высохшем теле красовался мешковатый пиджак и рубашка с расстегнутым воротом, брюки были заправлены в высокие яловые сапоги.

– Извини, сынок, мест нет, – зашепелявил он и протянул к Родиону безобразную костлявую руку, обтянутую растрескавшейся кожей. – Бери, бери. Не бойся. Это тебе подарок от меня, – киномеханик крепко держал на себе взгляд ребенка, хотел, чтобы тот получше разглядел его и навсегда запомнил дядю Сашу.

Мальчик, трепеща от ужаса, принял подарок.

Двери открылись. Родион вышел на улицу под ливень и смотрел вслед удаляющемуся автобусу. А мгновение спустя он опять стоял внутри «Колобка», а из черного угла выбирался хозяин детского кинотеатра и сообщал: «Извини сынок, мест нет». Страшные минуты повторялись снова и снова, и Родион никак не мог разорвать закольцованный кошмар наяву и выбраться в реальный мир.

– Родя, прошу, скажи хоть что-нибудь! – убивалась Наталья. Не в силах докричаться до сына, она взяла его за руки и увидела в зажатом кулаке Родиона грязного самодельного зайца.

Сердце бешено запрыгало от нарастающего ужаса. Наталья хватала ртом воздух и не могла вдохнуть. Она несколько раз ударила себя кулаком в грудь и тяжело захрипела. Потом вырвала у Родиона игрушку, зашвырнула ее в гаражи, взяла сына за руку и повела домой.

– Нет никакого дяди Саши, и никогда не было, – повторяла без конца Наталья, убеждая то ли себя, то ли Родиона. – Не было этого! Понимаешь?! Не было!

Юлия Саймоназари

Каждая вещь в новой квартире Артема имела строго определенное место. Книги и журналы лежали под углом девяносто градусов к телевизору, подушки на диване ни при каких обстоятельствах не должны были касаться друг друга, а продукты в холодильнике располагались сверху вниз – по мере возрастания калорийности. Это был нерушимый и священный порядок, что поддерживал хрупкое равновесие вселенной, и Артем знал – стоит хоть одной вещи лечь не так, пусть даже на сантиметр, как тотчас неминуемо случится что-то ужасное.

Именно поэтому последние пятнадцать минут Артем переворачивал прихожую вверх дном. Ему все отчетливее мерещились старушечьи ладони: заветренные, иссохшие, с выступающими из-под дряблой кожи сосудами. Далекие воспоминания пробивались из детства мутными образами. Уши горели от стыда.

– Да где?! Где эта чертова тряпка?!

На обшарпанном линолеуме валялись кеды, туфли, кроссовки… Все грязные и истрепанные, будто найденные на помойке. Черный кот кувыркался меж ними, играясь со шнурком ботинка.

– Пшел к черту, Барс! Не мешайся!

Артема било мелкой дрожью, совсем как в детстве. Обувь летела с полок, пара за парой, но фиолетовая тряпка словно сквозь землю провалилась. Артем хорошо помнил: он оставлял ее здесь, на второй полочке слева, под обувной ложкой. Теперь там было пусто. И это «пусто» сулило самую настоящую катастрофу.

– Я позавчера чистил ею туфли! Я помню! – голос его не был похож на голос тридцатилетнего мужчины, а скорее напоминал тонкие всхлипы детсадовца. – Куда она делась?!

В голове родилось подозрение. Артем взглянул на кота.

– Барс… Это ты ее утащил, да? Барсик, миленький, покажи, куда ты ее спрятал.

Питомец и думать не хотел о фиолетовой тряпке. Он скакал по коридору и время от времени скрывался за кроссовкой, чтобы напасть из засады на многострадальный шнурок.

– Барс, это ведь ты! Больше некому. Куда ты ее дел?

Кот зашевелил задом и бросился на ботинок. Сцепившись с обувью в неравной схватке, усатый принялся грызть подошву зубами, мявкать и отбиваться лапами от застежек.

Артем взял кота за шкирку. Поднял перед собой.

– Говори быстро, мразь!

Кот извернулся и выскочил, оцарапав Артему запястья.

По руке скатилась капелька крови. Медленно, вниз… Капля чавкнула, упав на линолеум. Артем похолодел. В ванную, немедленно в ванную! Дрожащими ладонями он достал пластмассовый бутылек с хлоргексидином. Вылил на руки половину. Потом взял пластыри и аккуратно залепил ими каждую царапину…

Полегчало.

Но лишь на пару мгновений. Уже через минуту в голове созрела мысль, что раны обработаны недостаточно хорошо. Туда наверняка успела попасть грязь, подумал Артем. Царапины нужно обеззаразить, иначе они воспалятся, загноятся, и гной, попав в кровь, вызовет сепсис. Артем отковырял пластыри и вылил на руки остатки хлоргексидина. Убедившись, что все чисто, прилепил обратно. И тут же сорвал эти кусочки липкой ленты, мысленно проклиная себя за глупость.

Как он мог, господи, как он мог?! Приклеить к открытым ранам использованные лейкопластыри, на которых наверняка собралась целая колония бактерий. Артем достал чистые, залепил ими царапины и снова отлепил, вспомнив, что на этот раз забыл продезинфицировать руки.

Чуть не плача, он взял новую упаковку с пластырями. Достал второй бутылек с хлоргексидином. Обработал. Приклеил… И снова оторвал все от кожи, уже сам не понимая, что именно его не устраивает.

Пол был усеян липкими лепестками. Артем сидел на стиральной машине, нервно дергал ногой и ковырял пластыри грязными ногтями. Он беспокоился, что инфекция все-таки просочилась в сосуды. Наконец Артем глубоко вдохнул. Ему понадобилось немало мужества, чтобы признаться: он просто-напросто боится выйти из ванной. Здесь все лежало на своих местах, а там, за дверью, – там царил хаос. Там не было фиолетовой тряпки.