– Все молчите, я буду говорить. – Отец поднялся от стола и пошел отпирать.

Пара солдат, сразу оттеснив его, пошла по комнатам, грохоча сапогами, распахивая шкафы и сундуки, переворачивая кровати, затем кто-то из них полез на чердак, а другой открыл люк в подпол.

– Жидов и партизан шукаем! – весело и деловито объявил Федька.

– Да какие у меня жиды, дурень, – с неестественной суровостью сказал отец.

– А хто вас знает!

В окно Славка видел, как другие солдаты ходят по огороду. Один из них заглянул в сарай, но заходить не стал.

Офицер тем временем зашел в кухню и принялся очень пристально рассматривать Славку, мать, бабушку. Поманил отца:

– Ком хир.

– Иди сюды, – перевел Федька, хотя и так было ясно.

Офицер смотрел прямо в лицо каждому, и выдержать режущий взгляд его пустых светло-серых глаз было решительно невозможно, да Славка и не пытался, сразу опустил голову. Он вдруг вспомнил, где видел эту сухощавую светлоглазую физиономию под фуражкой с черепом. В самые первые дни оккупации, когда они с Розкой ходили смотреть на немцев. Офицер в открытом автомобиле рядом с Домом кожевников. Он еще тогда так приветливо им улыбнулся… И наверняка запомнил.

– Во зинд ди юден?

Славка невольно поднял взгляд – и сразу, как на штык-нож, напоролся на взгляд офицера.

– Жиды хде? – вякнул было Федька, но немец поднял руку в перчатке, и тот резко умолк, будто его схватили за глотку.

Славка мелко замотал головой.

– Нету… нету.

Дальше было тихо настолько, что Славка слышал собственное дыхание, чудовищно шумное, как кузнечные мехи, да еще доносились уже ставшие привычными за эти дни пулеметные очереди в Бабьем Яре. Та-та-та. Та-та-та. Офицер достал пистолет. Бабушка скрипнула стулом, на котором сидела, и громко всхлипнула. Стволом пистолета офицер осторожно, почти бережно постучал по Славкиному подбородку.

– Ду люгст михь ан.

Почему-то именно теперь Славке, внутри себя бултыхавшемуся на самом дне омута ужаса, отстраненно подумалось, что немец, может, и не запомнил их с Розкой, а попросту все понял, едва увидев неестественную перекошенную улыбку отца, лихорадочный румянец матери, его, Славкину, неодолимую мелкую дрожь.

Вдруг офицер повернулся и выстрелил куда-то в сторону. От грохота заложило уши, Славка невольно зажмурился и даже не сразу понял, что случилось. А потом страшно закричала мать. Словно бы кто-то холодными пальцами разлепил Славке веки, и он увидел, как отец сползает на пол, оставляя на стене яркий алый след.

– Во зинд ди юден? – спокойно повторил офицер, все так же по очереди пристально глядя всем в лица.

– В сарае, в сарае! – зарыдала бабушка.

– Ин дер шойне, – с готовностью перевел Федька, аккуратно переступив через руку отца, которая словно сама по себе скребла пол скрюченными пальцами.

Дальше со Славкой приключилось что-то вроде умопомрачения. Будто в дурном вязком тумане он видел, как отец замирает на полу, и крови вокруг него становится больше, больше, больше – пока весь мир не потонул в нестерпимо-красном. Красное залило Славке глаза, полилось в горло, в легкие, взорвалось в голове, и окружающий мир стал плоским, двумерным, почти нереальным. В этом мире за красной завесой солдаты вытолкали Славку, мать и бабушку на улицу, а другие солдаты вывели из сарая Розку и ее родных. В конце улицы стоял немецкий грузовик, там в кузове под охраной сидело с полдесятка перепуганных людей. Славку, Розку и остальных загнали туда же. Бабушка рыдала, никак не могла залезть в кузов, и ее втащили туда в десять рук – а ну как немцы еще и ее пристрелят, если будет медлить. Сидели полчаса, час, вечность. Ничего не говорили. Славка не смел поднять глаз на мать и бабушку. Его идея была спрятать Розку, его. Он виноват. Офицер и солдаты в сопровождении Федьки Бздюка тем временем обошли еще несколько домов.

Наконец поехали. Знакомые, родные улицы, где Славка всю жизнь провел, мелькали будто где-то далеко-далеко, за глухим красным стеклом.

– Надо было нам сразу в Бабий Яр идти, – глухо, мертво сказала рядом Розка.

И тогда красная завеса стала таять – под новым, очень взрослым чувством: жуткой ледяной злобой.

– Не дури, – тихо ответил Славка. – Мы сбежим, вот увидишь.

И откуда вырвалось это «сбежим»? Было ясно, что сбежать невозможно. В кузове вместе с ними сидели двое автоматчиков. Грузовик ехал быстро, трясясь на ухабах, так что люди то и дело валились друг на друга. Знакомый путь: по нему Славка еще недавно ходил смотреть, куда же идут евреи. Вот и кирпичная стена кладбища, вот и оцепление. Колючая проволока, противотанковые ежи, множество немцев и полицаев: от мундиров рябило в глазах.

Здесь арестованным приказали вылезти из грузовика. Дальше их вели под конвоем и остановили возле группы сидящих прямо на земле людей. Вокруг сомкнулось кольцо немецких солдат. Славка без сил опустился на вытоптанную пыльную траву: все кругом снова заволакивала багровая мгла тупого ужаса. Остальные молча сели рядом, почему-то рука Розки оказалась в Славкиной руке, и пальцы ее были ледяные, будто у покойницы. Пулеметные очереди стучали отчетливо, как-то выпукло, смутной болью отдаваясь в голове. Левка, Розкин брат, упал в обморок, и мать их даже не пошевелилась, чтобы привести его в чувство. Она сидела неподвижно, обхватив голову руками. Вокруг плакали, молились, какая-то женщина забилась в истерике (ее немцы оттащили в сторону, и коротко протарахтела автоматная очередь). Но большинство все же сидело тихо, глядя перед собой. Некоторые раскачивались как болванчики. Подъезжали грузовики и телеги, народу кругом становилось больше. Кто-то прямо здесь же справлял нужду, кого-то рвало. Немцы смотрели на все это с непостижимым скучающим спокойствием.

Когда собралась большая толпа, солдаты вдруг стали оттеснять людей куда-то, началась давка, поднялся крик и плач; Славка тут же потерял из виду мать и бабушку, пропали куда-то и Эткинды, только Розка была по-прежнему рядом, потому что крепко цеплялась за его руку. Кругом мельтешили чьи-то спины, на мгновение Славка наткнулся на панический взгляд пятилетнего мальчика, который изо всех сил звал мать, – тут же его кто-то толкнул, мальчик упал и исчез под толпой, будто под лавиной. Крик оборвался. В дикой сутолоке людей гнали между двумя шеренгами солдат. Шум кругом стоял страшный: лаяли собаки, орали полицаи, что-то кричали немцы, визжали женщины, надрывались дети, и зловеще-близко стучал пулемет. И в то же время на каком-то плане над всем стояла тяжелая багряная тишина, она крепким кровавым вином ударяла в голову, так что все это время Славка пьянел от ужаса и все хуже понимал, что происходит. Их снова остановили, но часть людей впереди погнали дальше. Ни матери, ни бабушки рядом по-прежнему не было, да и Славка, в болезненном отупении, их уже не искал. Он крепко держал за руку Розку, такую же ошалевшую, и это прикосновение будто удерживало еще какую-то часть сознания трезвой, не давало окончательно провалиться в красную тьму.

Толпа вновь пришла в движение: немцы и полицаи погнали вперед новую группу людей, теперь в ней оказались Славка с Розкой. Они выбежали, вывалились, подгоняемые палками и дубинками, на открытое пространство между песчаными пригорками. Полицаи кричали по-украински и по-русски:

– Раздевайтесь!

Многие люди, избитые и впавшие в прострацию, уже не воспринимали слов, к таким подскакивали полицаи и под гогот солдат принимались лупить их и срывать с них одежду; особенное беснование начиналось, когда насильно раздевали молодых женщин. Один из полицаев, толстобрюхий, с рыжими усищами, полез щупать Розку, Славка оттеснил ее в гущу толпы, прикрывая собой. Раздеваться, зачем?.. Да какая разница, в чем расстреливать?.. Для немцев разница, видать, была, потому что полицаи зорко следили за тем, чтобы все выполняли приказ. Казалось, будто толпа полуголых, в одном белье, жмущихся друг к другу людей ожидает приема у какого-то кошмарного доктора. Пахло по́том, грязным тряпьем, тяжелыми испарениями множества тел. Славка снял рубаху и ботинки, штаны снимать не стал. Розка осталась в одной комбинации, серовато-белой, застиранной. Обыденность действия (расстегнуть рубашку, расшнуровать ботинки) немного привела Славку в чувство, и снова в голове застучало: «Бежать». Но куда – кругом стеной стояли солдаты, будто и не человеческие существа, а единая живая ощетинившаяся стволами автоматов стена. Люди тут были точно куры в клетушке, предназначенные на забой. И так же, как кур, их время от времени вытаскивали куда-то: проводили небольшими группами между двумя высокими песчаными отвалами. Именно оттуда доносились пулеметные очереди, теперь уже оглушительно-громкие.