– Лиза, успокойтесь, пожалуйста. Поверьте, мы совершенно искренне отвечаем на все вопросы. Но мы не боги, мы не знаем всех ответов. Или они не всегда вам нравятся, и тогда кажется, что мы что-то от вас скрываем.

– Да, скрываете! Покажите тогда ваши бумаги, отчеты ваши, которые пишете начальству! Что – не покажете? Вот то-то и оно!

– Да при чем здесь отчеты, это наши внутренние документы…

– Притом! Они касаются нас и наших детей! Поставьте себя на наше место, ну?.. Вот сейчас – чего вы от меня хотите?..

Еще один терпеливый вздох.

– Сядьте, тогда поговорим.

Недовольный стук, скрип сиденья.

– Ну. Дальше что?

– А дальше вот что, Лиза. Я не случайно заговорила о доверии – и не случайно упомянула, что для нас важно состояние и детей, и вас, взрослых. Но мы как наблюдатели не всё можем увидеть, вы – изнутри – замечаете и видите куда больше. Тем более вы, Лиза, вы одна из самых разумных родительниц, чего греха таить…

– Так что надо-то?..

– Мы замечаем, что некоторые матери в последнее время странно себя ведут. Вы – не заметили?

Издевательский смешок.

– Нет, не заметила! Мы тут все странные, если что. И вообще, с какой стати я должна вам отвечать?.. Вы – там, за стеной, вы боитесь нас даже коснуться и еще говорите о доверии! Мы для вас никто, подопытные кролики!..

Опять вздох, на сей раз печальный.

– Ну хорошо. Как мне вас убедить, Лиза? Чего вам не хватает?

Молчание. Молчание. Потом тихо:

– Снимите шлем.

– Что-о? Вы должны понимать, у меня строгие инструкции, я не могу…

– Просто снимите шлем. Покажите, что вы нас не боитесь. Что вы действительно доверяете… не бойтесь, я просто вам в глаза посмотрю, и все.

– Но камеры…

– Если уж доверять, так до конца, правильно?

Молчание – напряженное, сосредоточенное.

– Это настолько для вас важно?

– Очень важно. Мне надо знать, что мы действительно… в одной лодке. Что вы готовы рисковать ради нас.

Шаги. Едва слышный щелчок. Потом – отдираемые липучки, шелест, звук поправляемых волос.

– Вы довольны?

Снова тишина, но уже другая, растерянная.

– Да. Спасибо… Я боялась, что вы не станете… что мы для вас только цифры в отчетах…

Снова шелест, звук застегиваемых липучек. Щелчок – на сей раз уверенный, звонкий.

– Ну и глупо, Лиза. Я всегда была с вами откровенна, просто вы не хотели верить, правда?

– Так что… что вам нужно?

– Нужны ваши наблюдения, как себя ведут и о чем говорят матери детей. Мы, конечно, многое слышим, но не все, а в последнее время, скажу честно, есть поводы насторожиться.

Тихий смешок.

– А я? Меня вы не подозреваете в чем-нибудь?

– Лиза. Мы никого ни в чем не подозреваем! Просто нам нужна вся полнота картины, понимаете? А вы самая здравомыслящая из всех здесь. Ну и, конечно, если что-то вас насторожит в вашем самочувствии, или в мыслях и желаниях, – конечно, рассказывайте!

– Нет, у меня все в порядке, насколько это сейчас возможно. И у остальных вроде тоже… Но я вечером присмотрюсь.

– Присмотритесь. На вашем рабочем планшете в комнате будет чат, прямо на рабочем столе. Пишите туда все, что заметите. И, Лиза… все, что сегодня тут было, останется между нами, хорошо?

Семь ступенек вверх и семь вниз. Каждый день вверх и вниз, из ада защитных костюмов, из процедурных и столовой, где никакая дезинфекция не может перебить запах разложения – сюда, в наше убежище. Здесь за нами тоже следят чужие взгляды, три маленькие камеры под потолком, но все-таки они – не одетые в химзащиту сотрудники «Дома».

Это, конечно, тоже ад, но больше наш, личный, персональный. Малый круг ада. А тот – большой. А вместе – целая спираль ада на земле.

Вадька раскапризничался, заплакал черными склизкими слезами – захотел спать, – и мы вернулись к себе. Спит он сейчас по-другому – застывает как кукла, не закрывая глаз, и так тихо-тихо лежит. И другие дети так же, часами лежат. Интересно, вяло думается мне, что это за сила в них, которая не нуждается в еде, но нуждается в этой малой смерти?

Вадька вытянулся на своей кроватке и замер. Даже не как кукла – как куколка, в которой созревает что-то новое, непохожее на прежнее тело. Слишком отчетливо исходит от него сейчас запах тления – снова придется мазать лосьоном, а он так его не любит…

Маленький мертвый мальчик. Бедный мой птенец, который не нужен никому, кроме меня. Разве он виноват в том, что случилось? Разве наши дети – зло? За что нас упрятали сюда, в эту тюрьму, где мы не принадлежим себе, где нас каждую минуту могут разлучить?

Боль в виске возвращается, сверлит с новой силой. Я подхожу к окну, оно слишком высоко, да и непохоже, чтобы его вообще можно было открыть. Эх, сквознячок бы, прохладу… почему я раньше не замечала, что холод – это приятно?

Вадька спит и проспит не меньше пары часов, а у меня есть еще дело. По плану в эти часы – сеанс связи с мужем. С домом… точнее, с тем, что когда-то, совсем недавно, им было.

Семь ступенек вверх. Безлюдные коридоры. Далекие, почти что призрачные голоса – не то телевизор, не то кто-то разговаривает за стеной. Робот Красный флегматично трет щетками пол и стены – чужой, как пришелец. Очередной круг ада.

Маленькая, почти пустая комната с ноутбуком на столе, на мониторе – окно видеочата. Мессенджер незнакомый, наверняка специально придуманный для таких вот секретных учреждений, но я к нему уже привыкла. Имя Макса в списке контактов горит зеленым – он на связи, он ждет.

Конечно, все наши разговоры отслеживаются и записываются, но я и к этому уже привыкла. Удивительно, каким равнодушным может быть человек… Мы об этом забывали – целый месяц говорили, пытаясь понять друг друга, зацепиться за прошлое, делали вид, что все будет хорошо.

Не получилось.

Не знаю, когда я это поняла – может быть, только сейчас.

Я села перед ноутбуком и задумалась. Макс, конечно, истинного положения дел не знал, мы все говорили то, что велено – что Вадька болен, но стабилен, что пока лечения не подобрали, но обязательно подберут. На первые сеансы даже Вадьку брала с собой, маскируя вмятинку на виске волосами, но потом – потом нам запретили показывать детей.

Да мы и сами не хотели их показывать. Как объяснить родственникам появление маленького мертвеца?..

О чем нам сейчас говорить с Максом? О прошлом? О рухнувших планах? О работе? Да я о ней забыла давно!..

О том, что скучаем друг по другу?

Когда-то я скучала, это верно. На стену лезла от тоски, от всего, что на нас обрушилось. Даже вчера еще скучала. Даже сегодня утром. А теперь – теперь стало все равно. Даже злость на психолога прошла. Все стало… какое-то серое, ненужное. Только Вадька еще имел значение – да головная боль, которая то утихала, то возвращалась.

Что там Машка про нее говорила? Что-то так начинается? Что, интересно, – неужели то же, что и у Вадьки? Быть не может, ведь месяц прошел… И откуда подруге это знать, неужели и она?..

Наверное, еще вчера я бы испугалась. Побежала бы к докторше, попросила обследование, лечение – хотя какое тут лечение! А сейчас мне все равно. Я посмотрела на свои пальцы, сжатые на коленях. Скоро кожа побледнеет, посереет, появятся пятна… Ну и пусть. Я в аду, из которого нет выхода, хоть поднимайся, хоть спускайся – семь ступенек никуда никогда не выведут. Наверное, то, что случилось или еще случается со мной, – единственный выход отсюда. И для меня, и для Вадьки.

Я просидела перед ноутбуком, наверное, полчаса, пялясь в окошко мессенджера. Где-то там, в мире за стенами, человек Максим, бывший когда-то моим мужем, ждал вызова.

Так и не дождался.

Я закрыла ноутбук. Прошлое мертво, а будущее… будущее – это Вадька.