Свет делает все таким правильным, естественным. День и ночь – две стороны сознания, считает Лена. Днем мы видим мир в истинном свете, а ночью сознание переходит из первой фазы во вторую – ту, что показывает нам сны. Вторая фаза позволяет лицезреть нереальное. Сегодня же Лена стала невольным свидетелем того, как две фазы слились воедино.

На мгновение она замирает, глядя в разбитое окно на прекрасный рассвет. Ее заминки хватает для того, чтобы телефон успел затрещать.

– Алло? – говорит она, не отрывая взгляда от огненного бриллианта, восстающего над землей, раскинув в стороны яркие лучи.

– Видела их? – спрашивают в трубке.

Женщина. Та, что связывалась с ней по калькулятору.

– Видела.

– Хочешь еще?

– Нет.

– Тогда звони. – После короткого молчания женщина добавляет: – И я видела. – Ее голос дрожит. – И мой сыночек тоже. Его больше нет.

– Как нет?

– Они забрали сына, когда я перестала звонить. Но я сумею его вернуть. – От решимости в ее голосе Лене становится еще страшнее.

Женщина говорит:

– Если вдобавок будешь отправлять письма и расклеивать объявления, перейдешь на новый ранг. Тогда тебя не тронут.

Она говорит:

– Никого не тронут.

– С ними была моя сестра. Она умерла полгода назад, но говорила со мной из телевизора.

– Ага. Моя умершая мать кричала в форточку, что вилами проткнет мне брюхо.

Женщина продолжает:

– Они вытягивают информацию из подсознания. Используют ее, чтобы подчинить нас.

Тот самый момент, когда вторая сторона сознания вплетается в первую.

– Да что же такое творится?

Собеседница понижает голос, словно раскрывает страшную тайну:

– Они захватывают город. Но сперва им нужно сломать нас всех.

Тем же приглушенным тоном она произносит:

– Те, кого ты видела, – всего лишь исполнители. Низший класс. Они – другие. Они выше.

Лена спрашивает:

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. Я же в этом деле дольше тебя.

– Зачем им нужен город?

Трубка молчит.

– Почему они это делают?

Лена вопрошает у разбитого окна:

– Этому когда-нибудь будет конец?!

Женщина долго не отвечает, и Лена произносит:

– Алло?

– Все, что я знаю, – мы не первые. В их власти много городов.

Она говорит:

– Уже давно.

А затем говорит:

– Мы будем жить по их правилам. Как они нам скажут.

Мы будем жить для них.

Лену колотит от холода и ужаса, когда она, завернувшись в шаль, оценивает разгром во дворе. Первое, что бросается в глаза, – вишня, с корнями вытащенная из земли и переломанная надвое. Все кустарники тоже выкорчеваны, бельевые веревки порваны, в заборе видны прорехи, тут и там из снега торчат обломки шифера, снятого с крыши. Лене срочно требуется доза успокоительного.

Скалкой она раскатывает тесто по столу. Снимает пленку с говяжьей печени, удаляет прожилки, перекручивает на мясорубке. Все ингредиенты, включая кинзу, репчатый лук и натертое яйцо, выкладываются в столбики на прямоугольнике теста. Кинза пахнет клопами, однако добавляет блюду пикантности. Лена знает: чтобы перебить резкий запах, нужно замочить листья кинзы в растительном масле.

Телефон молчит: дает ей возможность привести себя в чувство. Само время будто останавливается, когда Лена создает очередной шедевр кулинарии.

Она сворачивает рулет, приминает его со всех сторон, и запекает в духовке до цвета загорелого тела, и украшает, пока яство не становится произведением искусства, которое никто никогда не попробует и не оценит.

Рулет, поданный на широком блюде с кольцами помидоров и тонкими ломтями сыра, становится в один ряд с пирогом, куриными крылышками и морковными шариками. Все кушанье выглядит очень аппетитно, однако Лена не чувствует голода. Заставить себя что-то съесть и даже не прямо сейчас, а вообще – это так же безумно, как полоть огород перед надвигающимся смерчем.

Лена снова принимается обзванивать горожан по справочнику. До многих дозвониться не удается: абоненты заняты. Даже когда она возвращается к ним позже, то все равно натыкается на короткие гудки. Теперь они заняты постоянно.

К вечеру от холода она не чувствует рук и уже не соображает, что говорит.

– Встретим завтра вместе День Пряников? – еле ворочая языком, предлагает она кому-то. – Скажем, в доме у дороги ровно в пять?

– Теть Лен, это вы хулиганите? – удивленно спрашивает сосед Миша.

Она так замерзла, что ее зубы отстукивают чечетку. Она так устала, что иногда во время разговоров засыпает с открытыми глазами.

– Что там у вас стряслось во дворе?

Лена не шевелится. Только грудь слегка приподнимается и опадает: она спит. Чуть погодя ее руки самостоятельно возвращают трубку на место, стаскивают со стула накидку и укрывают плечи. Под гнетом зимы-кровопийцы погибает очередной день.

Сквозь сон она слышит заливистый трезвон. Телефон звонит бесконечно долго, однако она не находит в себе сил, чтобы ответить. Наконец звонки прекращаются, и Лена еще глубже зарывается в рыхлую почву сна.

Под утро она резко вскакивает, как человек, проспавший время подъема на работу, и вновь берется за дело. Хватает трубку, а оттуда доносится голос:

– Мама!

Она ошалело глядит на телефон, когда тот верещит: «Мама! МАМА!» Под спиральками провода видна скопившаяся грязь.

– Света?

– Славик пропал!

Лена не может сдвинуться с места, не может вдохнуть. Легкие сжимает железный обруч. Мозг перестает посылать сигналы рукам и ногам, отчего те превращаются в негнущиеся палки – настолько они напряжены. Боже, что же она натворила?

– Я не могу до него дозвониться всю ночь! – дочь рыдает взахлеб. – Его отец тоже не отвечает! Где он шляется?!

Теперь в голосе Светы слышна вся ярость, весь гнев, который она копила со времен развода. С тех самых пор, когда она перестала произносить имя бывшего мужа и начала называть его исключительно «отцом Славика». Лена стискивает пластик так, что он начинает скрипеть, и ругает себя: «Как ты могла уснуть?!»

– Попробуй тоже дозвониться до его отца. – Слышно, как Света сморкается. – Я сегодня вылетаю в Москву!

Заканчивая разговор, Лена знает, что отец ничем не поможет Славику, исправить ситуацию способна только она. В открытое окно влетает ветер. Часы тикают. Ведут свой отсчет в этой стылой тишине.

Скованными морозом руками, тонкими, точно паучьи лапки, Лена вырывает чистые листы из блокнота для записей и выводит на каждом: «ОБЪЯВЛЕНИЕ».

Следом пишет:

«Пропал мальчик восемнадцати лет. Глаза карие, волосы соломенные, курчавые. Большой мясистый нос. Хорошо развит, эрудирован. Отличник. Походка твердая. Мы страдаем. Носит в основном кроссовки, джинсы, спортивную куртку. Сделаем все, что скажете. Верните внука!»

Правая рука отказывает, и тогда Лена пишет левой. Времени, конечно, уходит больше, да и получаются одни лишь каракули, но это не важно: они поймут.

Подставив руки под струю горячей воды, Лена ощущает, как они размягчаются, вновь обретая способность шевелиться, видит, как вздуваются синие вены. Руки приходят в боевую готовность, теперь они хотят разрядки…

Она варит сахарный сироп, а из оставшегося после рулета теста скатывает шарики величиной с грецкий орех. Кладет шарики на противень, расплющивает их кулаком и ставит в духовку на пару минут. Важно знать: нельзя доводить сироп до золотистого цвета, потому что в этом случае он быстро загустеет и превратится в карамель.

Лена добавляет в варящееся сахарное месиво мятную эссенцию, а потом поливает получившимся раствором выложенную на решетку выпечку. Глазурь застывает на глазах, и вот мятные пряники пополняют строй готовых блюд на кухонной тумбе.

Она чувствует себя разбитым сырым яйцом. Выглядит примерно так же. Надевая пальто на ночную сорочку, краешком глаза замечает одно из чудищ, которое задержалось после ночного визита. Оно каким-то образом забралось в зеркало и теперь взирает на нее оттуда. Лицо существа как луна, морщины – словно кратеры, такие глубокие, что в них можно даже спрятать какие-нибудь предметы. Глаза красные, воспаленные. Кожа половой тряпкой свисает с подбородка и щек, тянется к земле.