– Привет, Лен, – сказал он.

– Привет, Андрей, – сказала она и подвинула к себе дочку. – Садись.

Андрей сел. Стандартное «как дела?» явно не годилось для продолжения разговора. Он выбирал между «мне очень жаль» и «как это случилось?» до тех пор, пока Лена не заговорила сама.

– Как Юля?

– Нормально.

– Сережа?

– И Сережа.

Вдаваться в подробности показалось Андрею неуместным.

– А у нас вот… Сам видишь. Как это могло произойти, ума не приложу. Почему? Что было не так? Ты знаешь, в последние дни он перестал разговаривать со мной и с детьми. Он вообще сильно изменился. Ты не заметил?

Андрей прокрутил в памяти последние сеансы связи. Худое лицо с живыми пытливыми глазами. Сигарета в зубах. Тонкие, но сильные пальцы, часто барабанящие по столу.

– Нет.

– А я да. Но не понимала, что происходит. Спросишь – молчит. Кругом ведь одни секреты. Верно? Туда не смотри. Это не читай. Это были наркотики, Андрей? Вы делали наркотики? – Она спросила об этом как бы между делом. Как о чем-то само собой разумеющемся. Небольшое уточнение и так хорошо известного обстоятельства.

– Он испытывал их на себе, – продолжила Лена, не дожидаясь ответа, – верно? Кололся или глотал. Тут уж не знаю. А потом всю ночь шатался по квартире. Скажи мне, а почему он, а не ты?

– Лен, мы не делали никаких наркотиков.

– Ты врешь, Андрей. И он мне тоже врал. Вы врали мне оба.

Она громко разрыдалась. Дети расплакались следом за ней. Перед Андреем возникла пожилая женщина с крючковатым носом в серой куртке с капюшоном.

– Разрешите? Я смогу ее успокоить.

– Да. Конечно.

Андрей поднялся с лавки и отошел к двум мужикам, живо обсуждавшим вопрос, что должны нести впереди: гроб или крест.

На кладбище было еще холоднее, чем в городе. На обледенелых деревьях каркали голодные вороны. От автобуса до могилы было не меньше двухсот метров пешего хода. Процессия шла молча. Гроб, сменяя друг друга, несли восемь человек. Андрей вслушивался в хруст мерзлого снега под ногами и поглядывал по сторонам.

Кресты. В какую сторону ни посмотри, кресты. Тысячи крестов как напоминания о тысячах умерших. И о Боге. Что-то в христианской концепции было лишним. Либо идея любви к Богу, либо кресты на надгробиях. Может ли тот, чье имя неразрывно связано со смертью, рассчитывать на любовь смертных? Уважение – да, поклонение – да, страх – да. Но не любовь.

Яма выглядела как огромный, неподвижно раззявленный рот. Вечно голодная земля терпеливо ждала. Переваривать Витю она будет так же неторопливо. По миллиграммам, но до конца. Пока не останутся одни кости. Ребята в черных спецовках с надписью «Ритуал» на веревках опустили в яму гроб и отошли к торчащим из земли лопатам.

У края могилы появился Дима. Должно быть, он приехал сразу на кладбище. Левой рукой он неловко подобрал три мерзлых кома и бросил их на крышку гроба. Он сильно изменился с последней их встречи. Обрюзг, потолстел и постарел. Пятисантиметровый портрет на экране, который Андрей видел чуть ли не каждый день, лгал. Огромный масштаб съедал мелкие, но многочисленные и значимые изменения, составлявшие реальный облик.

– Привет, – сказал Андрей и протянул руку.

Дима молча отвел взгляд и втянул голову. Как будто обиделся и замялся. Андрей успел списать это на счет их последнего разговора, прежде чем Дима вытащил из кармана правую руку и помахал ею перед лицом собеседника. Из рукава куртки торчала свежая культя. Заботливо обтянутый кожей обрубок с перетяжкой точно посередине, как кончик сосиски.

– Он откусил мне руку две недели назад.

Андрей отступил на шаг, как будто ему в лицо плеснули холодной водой. Вода смыла прежние мысли. Их место занял образ безобразно аккуратной культи и жестокое объяснение.

– Охренеть.

Две бабки, стоявшие ближе остальных, замолкли и обернулись.

– Он хочет, чтобы исследование прекратилось. И он его прекратит. Жаль, что я не смог объяснить это Вите.

Дима ткнул Андрею в плечо изуродованной рукой, а потом указал на яму. Трое могильщиков уже взяли лопаты в руки и нетерпеливо топтались на месте.

– Нам не следовало заглядывать туда, Андрей. Мы разбудили древнее зло. Дикое и сильное. Вопрос намного сложнее, чем создание устойчивой молекулы теломеразы и пары сопутствующих белков. Это тайна. Чужая тайна. Понимаешь? Того, кто ее откроет, ждут не лавры первооткрывателя, а смерть.

Андрей пытался смотреть Диме в лицо, но взгляд снова и снова возвращался к торчащему из рукава обрубку.

– Дима, ты сам понимаешь, какую чушь ты несешь? Что случилось с рукой?

– Ерунда. Есть вещи намного страшнее. Ты пока еще можешь выйти сухим из воды. Да, мы работали несколько лет. Мы долго к этому шли. Но оказались мы не в райских кущах, как обещал Витя, а на проклятом кладбище. И отсюда надо бежать что есть мочи. Жизнь дороже шести уже прожитых лет.

Дима сунул культю в карман, развернулся и пошел к машине. Больше Андрей его никогда не видел.

Справа, за стеклом иллюминатора, сквозь облака пробивались огни города. Слева сухая старуха листала мятый номер «Сторожевой башни». «Кажется, свидетелей Иеговы запретили», – рассеянно подумал Андрей и снова погрузился в размышления. Вчерашний разговор на кладбище и образ обрубленной руки не шли из головы.

Дима всегда был мечтателем. В институте он бредил вакциной от СПИДа, а работать над теломерами согласился, предполагая попутно создать препарат, замедляющий старение. Романтик. Настоящий ученый и идеальный инкубатор для шизофрении.

Самолет провалился в воздушную яму. Волна вибрации пробежала от кабины пилотов до хвоста. Сзади донесся беспокойный шепот, запричитала женщина, и расплакался ребенок. Старуха положила журнал на колени и повернулась к Андрею.

– Вам не страшно?

– Немного, – признался Андрей.

– Мне тоже. Думаю, это Бог дает нам знак, – старуха вытаращила глаза и подняла палец вверх. – Напоминает о заветах. Дает возможность исправиться. Возможно, для кого-то эта возможность – последняя.

– Может быть, – согласился Андрей, – зачем такие прозрачные намеки? Мне кажется, для всех было бы лучше, если бы он выражался яснее.

– Нет. Бог прячется. Если помните, и воскресшего Христа видели только апостолы. Бог не может вдруг явить себя людям. Это противоречит его плану.

Андрей потер подбородок, скрывая улыбку.

«А мы его нашли», – мог бы сказать он бабушке и рассказать о проекте.

Но слушать до конца полета протухшие цитаты из священных писаний не было никакого желания. Ради приличия он покачал головой, словно задумавшись над услышанным. Потом отвернулся к иллюминатору.

Мозг экстраполировал не слишком оригинальную «Гипотезу прозрачных предупреждений» на события последних дней. Витя покончил с собой. Дима лишился руки и рассудка. Самолет, в котором летит Андрей, трясется так, что, кажется, вот-вот упадет, завершив зловещую картину. Богопротивный образ проекта проступал грязным черным пятном сквозь белые листы с химическими формулами.

Из соседней комнаты донесся пронзительный будильник жены. «У „Нокиа“ самый мощный динамик», – всплыли в памяти слова продавца-консультанта МТС. Андрей открыл глаза.

Как было бы хорошо, если бы и смерть Вити, и увечья Димы – все оказалось сном. Длинным, очень сложным, логичным, неестественно реальным сном. Но на прикроватной тумбочке лежали купленные в Екатеринбурге перчатки, а у двери стояла дорожная сумка, к ручке которой был приклеен стикер «Багаж Аэрофлота». Вчера он вернулся слишком поздно, чтобы разобрать ее.

Андрей встал с кровати и вышел в прихожую. Сережка спускал воду в ванной. Юля заправляла за собой диван, хотя вчера в кровать они ложились вместе. На ней была белая майка и красные пижамные шорты, что означало начало цикла. На все остальные дни у нее была длинная ночнушка голубого цвета.

– Еще раз с возвращением, – сказала жена. – Выспался?