Сородичи Каир-Ча и Мирр-Ака – мускулистые, поджарые, с хмурыми, расписанными цветной глиной лицами – поначалу встретили гостей настороженно, почти враждебно, и Баурджин даже пожалел, что, поддавшись своей доброте, решил оказать помощь в доставке раненого. Доставили, и что? Ни те «спасибо», ни «добро пожаловать», одни смурные, подозрительные до полной чрезвычайности рожи!

Даже на раненого смотрели без особой радости, так, чуть ли ногами походя не пнули. Потом, правда, какие-то девушки унесли его в одну из покрытых кедровой корой хижин. И вот тогда наконец Каир-Ча с торжествующим видом развернул медвежью шкуру. И что-то горделиво сказал, показав рукой на гостей!

Вот тогда только настроение собравшейся толпы изменилось. Какой-то седой горбоносый старик, высокий и важный, в роскошной накидке из соболиных шкурок, подошел к беглецам. Его сопровождали бронзоволицые воины, вооруженные копьями с каменными наконечниками и деревянными палицами с вырезанными страшными мордами какого-то демона или бога.

– Мы… радоваться… гостям. – Старик искривил тонкие губы в гримасе, в которой обладающие недюжинным воображением лица смогли бы признать улыбку. Он смешно коверкал слова, но, в общем, было понятно.

– Откуда вы есть?

Баурджин пожал плечами:

– С юга. Там наши пастбища.

– Пастбища? – поморгав, переспросил старик. – А, так вы не охотники? Издалека?

– Да, мы издалека, – отозвался Гамильдэ-Ичен. – Очень устали, хотим есть и спать. Или у вас здесь не принято оказывать гостеприимство путникам?

– О нет, нет! – Старик умоляюще сложил на груди руки. – Мы… оказать вам гостеп… госте-приим-ство… И еще какое! Идите… Идите за мной. Воины показать вам.

Суровые воины безмолвными статуями встали за спинами беглецов. Баурджин положил руку на рукоятку ножа. Впрочем, никаких враждебных действий по отношению к гостям не применяли. По крайней мере, пока… Никто не приказывал отдать оружие (ножи и луки), никто не наваливался с внезапностью, не бил, не орал, не тащил. Просто один из воинов вежливо показал жестом путь к дому вождя. Да, старик как раз и представился:

– Мое имя – Черр-Нор, а все эти люди – люди моего рода. Рода Большого Двуногого.

Выражение «все эти люди», с гордостью произнесенное вождем, вероятно, относилось только к мужчинам, ибо ни женщин, ни детей – кроме унесших раненого Мирр-Ака девушек – Баурджин пока так и не видел. Надо думать, те сидели по хижинам. Нет, лучше сказать – по избам, уж больно внушительно выглядели постройки, грубо срубленные из толстенных стволин лиственницы. Непосильная, что и сказать, работа для каменных топоров. Избы, частокол из заостренных бревен, двое ворот – укрепления так себе, при правильной осаде падут как миленькие, однако лесному народу они, вероятно, казались вершинами инженерно-технической мысли и оборонного зодчества. Один частокол, башен не видно, но, с другой стороны, не виден и сам поселок, окруженный высоченными лиственницами и кедровником. Одно слово – чаща! Если не знаешь охотничьих троп – нипочем не отыщешь селение. Хорошо замаскировались, ничего не скажешь! От кого таятся? Пока в этом плане ясно одно – уж точно, не от советской власти или банд бесноватого барона Унгерна, он ведь в свое время где-то в этих местах промышлял, вернее – будет еще промышлять… годков через семьсот с лишним.

Начинавшаяся прямо от ворот неширокая улица привела всю процессию к довольно просторной площади, посреди которой были вкопаны три резных столба высотой метров по пять. На вершине каждого белел клыкастый медвежий череп.

– Медведь? – повернув голову, спросил Гамильдэ-Ичен.

Никто из воинов не ответил.

Миновав идолов, воины и ведомые ими гости свернули к какому-то приземистому длинному дому, с узенькими оконцами-щелочками. Наверное, это было устроено специально, чтобы зимой меньше выпускать тепло.

Остановившись перед широкой дверью, шедший впереди воин обернулся и жестом пригласил беглецов заходить. Не сказать, чтоб в глазах его светилось радушие, но… выбирать было не из чего.

Скосив глаза, Баурджин отметил про себя полное отсутствие металлических петель – дверь висела на толстенных ремнях из оленьей или лосиной кожи… Прибитых явно металлическими гвоздями! Значит, все ж таки, люди Большого Двуногого знали железо? Может, и кузница у них есть? А может, эти гвозди они просто купили… или отняли в качестве военных трофеев. Все может быть, от этого Баурджину с Гамильдэ сейчас – ни жарко ни холодно.

А! Во-он та дверь, в соседней избе – и вовсе не дверь, а сплетенная из коры циновка! Значит, не у всех тут двери, не у всех тут гвозди – металл явно представляет определенную ценность, вполне значимую для местных жителей вещь.

Воин нетерпеливо переминался в дверях.

– Идем, идем, – широко улыбнулся нойон.

Как и следовало ожидать, внутри избы оказалось довольно темно, свет давала лишь небольшая лампадка из глины. Низкий потолок, вернее – крыша, пол земляной, застлан ветками лиственницы, посередине – выложенный круглыми речными камнями очаг, вдоль стен – широкие деревянные лавки-ложа, притолочины пропитаны черной сажей от очага.

– Н-да-а-а, – оглядевшись, задумчиво протянул Баурджин. – Мрачновато. Прямо скажем – не Дом Советов! И даже – не изба-читальня.

– Да уж, – согласно кивнул Гамильдэ-Ичен. – Кажется, тот горбоносый старик собрался о чем-то с нами потолковать.

– Что ж, потолкуем, – нойон без приглашения уселся на лавку, – если, правда, у местного вождя хватит на это словарных запасов. Что-то меня смущает отсутствие женщин. Интересно, зачем они их прячут?

– А, это у них, наверное, такие обычаи, – подумав, заявил Гамильдэ-Ичен. – Как у поклонников Мухаммеда.

– Хо?! – удивленно подскочил Баурджин. – Ты и про поклонников Мухаммеда знаешь?

– Так ведь – не в траве найденный.

– Да тебя, Гамильдэ, надобно срочно в Совет Национальностей выбирать. Или в Совет Союза.

Юноша нахмурился:

– Опять непонятно говоришь, Баурджин-нойон! И главное, никак свои непонятности не объясняешь – все обещаешь только.

– Ой, обязательно объясню, Гамильдэ! Вот клянусь хоть… Клянусь синим знаменем Темучина и собольей шапкой Боорчу, которую он мне, кстати, проиграл в кости, но так еще и не отдал, вероятно – забыл.

– Забыл? Так ты напомни, нойон! – Гамильдэ-Ичен расхохотался.

Воины между тем вышли, на какое-то время оставив гостей в одиночестве. Беглецы переглянулись, и Гамильдэ-Ичен бросился было к двери – попробовать, не заперта ли?

Нет, не заперта, распахнулась сразу, да и не было снаружи никакого засова… Только рядом стояли воины. И вождь. Которому юноша мило улыбнулся и, оглянувшись на Баурджина, сообщил:

– Там этот старик пришел. Чего-то болтают… Ага, сюда направляется. Один.

Войдя в избу, вождь улыбнулся:

– Располагайтесь. Это – наш гостевой дом. Сколько намерены пробыть у нас?

«А старик, оказывается, не так и плохо говорит, – отметил про себя нойон. – Интересно, что он собрался узнать?»

– Сколько пробыть? Гм-гм… – почесав голову, Баурджин ответил уклончиво: – Сколько понравится. Не хотелось бы, правда, слишком долго утомлять вас нашим присутствием.

– О, не утомите! – осклабился старик.

– А есть отсюда хорошие дороги на юг или только одни тропы? – осведомился Гамильдэ-Ичен. – И, интересно знать, где ваши женщины? Что, их вообще нет?

– О, женщин вы скоро увидите, не будь я – Черр-Нор! – вождь засмеялся, показав крепкие желтые зубы, чем-то напоминавшие медвежьи клыки. – Они скоро явятся вас развлекать. И в большом количестве.

Баурджин вскинул глаза:

– Чем обязаны такой чести?

– Вы наши гости. К тому ж – завтра празднование. Или – как говорят?

– Праздник.

– Да, праздник. Один из наших мальчиков, Каир-Ча, стал взрослым, и завтра получает новое имя.

– Стал взрослым? – тут же переспросил нойон. – А что надо для этого делать?

– Поймать Большого Двуного, – мелко захохотал Черр-Нор.

– А, медведя… Что ж, рады за Каир-Ча. Кстати, один из ваших парней умер.