Даже в отсутствие главных хозяев кочевья почести гостям оказали на высшем уровне, традиционно. Была и серебряная пиала с кумысом на голубом хадаке, и забитый барашек, и пресный сыр, и много чего еще – все вкусно, не оторваться. Даже разбойники, поначалу относившиеся ко всему настороженно, к концу трапезы растаяли, повеселели и даже, хлебнув арьки, на три голоса затянули протяжную степную песню «уртын дуу»:

Эх, еду-еду-еду я-а-а-а…

Улучив момент, Баурджин вышел на улицу и, зайдя за гэр, принялся копать червей прихваченной из телеги лопатой. Темновато, правда, было – над черными сопками алым пламенем пылали зарницы. Хорошо хоть луна была яркая, а небо – полное звезд. Позади вдруг мелькнула тень. Нойон резко обернулся – Гамильдэ-Ичен! Усмехнувшись, Баурджин даже и спрашивать не стал – куда. И так было ясно.

Аккуратно сложив червей в плетеную коробочку, молодой нойон сунул ее в заплечный мешок, где уже булькала бортохо-баклажка, стараниями хозяев гэра наполненная забористой арькой. Не «Столичная», конечно, но за неимением лучшего сойдет и это. Кроме червей и баклажки, в мешке имелась шелковая нитка – на леску, соль в тряпочке, несколько горошин черного перца, огниво и небольшой медный черпак – вместо ложки.

Оглянувшись по сторонам, Баурджин спустился к реке по пологому склону. Вырубив ножом удилище, привязал леску – тонкую шелковую ниточку, подобного добра в телегах имелось много. Приладил и поплавок – кусочек коры, – и крючок – заранее присмотренный кривой гвоздик. Выбрав за кустами место, насадил червя и, поплевав, закинул удочку. Затих, затаился… Слышно было, как позади, в кочевье, лениво брехали собаки, да из гэра, где продолжался пир, доносились песни.

Оп! Дернуло! Рыба! Точно – рыба. Да еще какая крупная – удилище едва не вырывалось из рук. Баурджин аж вспотел, покуда вытащил добычу. Вот это рыбина! Жирная, увесистая, крупная – с руку. Язь? Омуль?

Прибрав добычу в небольшой котелок, нойон с азартом закинул удочку снова. А вот на этот раз повезло меньше – за полчаса поймалось лишь разная мелочь. Может, изменило рыбаку рыбацкое счастье, а может, просто слишком темно стало. Махнув рукой, Баурджин прихватил котелок с уловом и поднялся в сопки. Укрывшись за деревьями, разложил костерок – не хотелось сейчас никого видеть, и в гэр идти не хотелось. Достав огниво, высек искру, наклонившись, раздул огонек. Весело заиграло пламя. Подбросив валежника, нойон спустился к реке за водой. И вскоре забулькало над огнем аппетитное варево! Взяв черпак, Баурджин хлебнул… Зажмурился от удовольствия – вот так ушица вышла!

Вытащил баклажку, пристроил у костерка, рядом… Потом, подумав, сделал долгий глоток. Сняв кипевший котелок с костра, поставил в траву…

Эх, хорошо!

Вспомнился вдруг пионерский отряд, куда Дубова долго не принимали, хотя учился-то он хорошо, но вот, беда, дрался. А как не драться, когда его все монголом обзывали из-за необычного разреза глаз? Вот и дрался, а куда денешься? Правда, когда принимали в пионеры, дал слово больше не махать кулаками. Нарушил, конечно, разве ж такое слово сдержишь?

– Эх, картошка-тошка-тошка… – хлебнув арьки, негромко затянул Баурджин.

Тут и фронт вспомнился – не только Халкин-Гол, но и Четвертый Украинский. И даже самое начало войны – Демянск…

Баурджин и не заметил, как задремал, а проснулся оттого, что замерз – с реки явственно несло холодом. Кругом еще было темно, но на востоке, за рекой, уже окрашивался алым цветом темно-синий край неба. Вот и славно! Вот и половить на первой зорьке!

Хлебнув из баклаги, Дубов прихватил удочку и стал спускаться к реке… Как вдруг услыхал почти совсем рядом лошадиное фырканье. Затаился у самой воды, за большим камнем, прислушался, всматриваясь в предутреннюю промозглую мглу.

Стук копыт!

Кто-то спускался по круче. Всадники! Человек с десяток или около того. Вернулись мужчины? Но почему едут так тихо, пробираются с осторожностью, словно стараются остаться незамеченными. Нет, свои так не ходят!

Ага, вот остановились…

– Где тропа? – прозвучал злой шепот. – Ну, отвечай, живо, иначе мы станем пытать девку!

– Не знаю… Кажется, там, за кустами. Я ведь говорил, что не здешний.

Голос Гамильдэ-Ичена!

Точно – он!

Баурджин насторожился и, выждав, когда неведомые всадники проедут мимо, быстро зашагал следом.

Хитры, хитры, сволочуги – обходят кочевье с подветренной стороны, чтоб раньше времени не почуяли псы. Да, чужаков немного… А идут уверенно – видать, знают, что мужчин в кочевье нет. Вот-вот, как раз с первой утренней зорькой ворвутся в беззащитные гэры, убьют стариков и детей, уведут в полон женщин… Однако…

Однако род Черэна Синие Усы – вражеский род, союзники Джамухи. А эти ночные всадники – их враги. Так? Выходит, да. Так что же, выходит, нужно действовать по принципу: враг моего врага – мой друг? Ну уж нет! Здесь все враги! К тому же они, похоже, схватили Гамильдэ-Ичена и ту девчонку, Боргэ. Что ж… тем хуже для них!

Огибая деревья и камни, Баурджин-нойон неслышной тенью следовал за таящимися в предрассветной тьме всадниками. Ага, вот те остановились, спешились. Кругом – густые заросли можжевельника, слева – река, справа – овраг, урочище.

А вот и Гамильдэ-Ичен! И – кажется – Боргэ. Обоих привязали к корявой сосне. Ну, правильно, чтоб не мешали. Интересно, оставят ли часового? У них ведь каждый человек на счету… Оставили. Сами же, взяв под уздцы коней, направились к гэрам…

Что ж, пора действовать – и как можно быстрее!

Словно рысь – неслышно и неудержимо – молодой нойон метнулся к вражине, ух что-что, а опыт снятия вражеских часовых у Дубова имелся немалый. Подкрался, вытащил нож…

Часовой обернулся – услышал. Охотник, мать его…

– Это ты, Хартогул?

– Я, я… Забыли баклагу.

– Баклагу? Какую…

Острый клинок без особого шума разорвал грудь. Враг дернулся, вскрикнул…

– Тихо, тихо. – Баурджин тут же зажал ему рот, чувствуя, как стекает по ладони вязкая горячая кровь. Кровь ночного врага…

Опустив мертвое тело в траву, подбежал к пленникам, вырвал изо рта Гамильдэ-Ичена кляп:

– Стражник – один?

– Нойон! – В голосе юноши вспыхнула радость. – Ты как здесь?

– Рыбу ловил. – Баурджин быстро перерезал путы и напомнил: – Я спросил…

– Кажется, один… – Гамильдэ бросился к девушке. – Боргэ! Боргэ!

Нойон освободил и девчонку.

– Боргэ… – с нежностью произнес Гамильдэ-Ичен.

– Не время сейчас для любезностей, – Баурджин тут же прервал их. – Боргэ, можешь идти?

– Да… – Девушка быстро пришла в себя.

– Незаметно, но быстро бежишь в кочевье – всех будишь, но – неслышно. Пусть будут готовы!

– Поняла! – без лишних слов девчонка скрылась в зарослях.

Молодец. Всем бы так…

– А мы с тобой – пойдем следом за вражинами. Кстати, кто это, не знаешь?

– Нет…

– Ну да, вряд ли они тебе представились…

Баурджин с Гамильдэ-Иченом почти бегом бросились краем оврага – как раз там и пробирались сейчас чужаки.

Небо алело восходом. А здесь, на берегу, еще было темно, и черные деревья хватали корявыми лапами низко висевшие звезды. Вот впереди кто-то вскрикнул – споткнулся. Послышались приглушенные ругательства – это главарь водворял порядок. Пахнуло лошадиным потом и грязью никогда не мытых тел… Язычники.

Вот они выбираются из лощины… Садятся на лошадей… Сейчас, вот-вот, сейчас навалятся неудержимой лавой… Горе, горе беззащитным гэрам!

Идущий последним замешкался, нагнулся, поправляя подпругу, – остальные уже подъезжали к кочевью…

Нойон молча протянул Гамильдэ-Ичену нож. Юноша кивнул, примерился…

Взметнулась в седло черная тень… И, на миг застыв, упала в траву со слабым стоном.

– Вперед! – вскакивая на трофейного коня, усмехнулся Баурджин. – Что там у него?

Гамильдэ-Ичен быстро обыскал поверженного врага:

– Сабля… И палица… Еще – лук.

– Саблю – мне, остальное забирай. Садись!