– Тогда и сыра возьми, – пожал плечами Виктор.

– Возьму… – задумчиво протянул маршал, взгляд которого неожиданно стал рассеянным. – А вот скажите‑ка, люди добрые, что там не так с князем Чеана? И вообще, кто нынче на престоле в Норнане, как давно и чем знаменит?

– Теодор эй’Вендес, – не задумываясь, ответил Виктор, но тут же сообразил, что его осведомленность устарела почти на три года. – Или уже нет? Он ведь, помнится, серьезно недужил, не умер ли случаем?

– Да нет, жив пока, красавчик, – передала ему большую деревянную кружку Адель. – Так что все по‑прежнему, граф, на Сапфировом троне сидит князь Теодор, вернее, больше лежит, чем сидит, да и не Теодор он вовсе, а как изволят выражаться в герцогстве Решт, Мем Теодоро.

– Так это что, Красавчик Теодоро? – поднял в удивлении брови маршал.

– Все так, – вынужден был согласиться Виктор. – «Тео Красавчик» – Теодор эй’Вендес собственной персоной.

– Но он же болван, прости господи! – всплеснул руками маршал.

– Болван, – согласилась Ада, передавая ему полупустую кружку. – Но он Гарраган по матери и двоюродный брат Ги Тораха. После смерти Карлы и их с Ги Торахом сына Ставка вручила княжескую корону Теодору, так что у власти теперь он. Во всяком случае, формально. У него с возрастом подагра развилась, и еще куча других болезней в придачу. Так что давно уже не красавчик, и да, правит Ставка, а Теодор болеет, но все‑таки жив.

– Чудны дела твои, Господи! – покрутил головой маршал. – Мне тут шепнули знающие люди, что Ставка то ли своего кандидата продвигает, то ли Вернов на слабину пробует.

– Если так, то слабаки нынешние Верны, иначе и не скажешь, но факт: мне тоже намекнули, что не в Тине дело. – Ада выбрала колбаску по вкусу, но ко рту поднести не успела, ее опередил Виктор с вопросом.

– А без тайн никак нельзя? – спросил он в раздражении, ему трудно было оставаться спокойным.

– Никто не идеален, – пожала плечами Ада и откусила кусок колбасы, намекая на то, что, пока у нее полон рот, говорить с ней бесполезно.

– Ладно, – согласился Виктор с очевидным. Если он хотел «разговорить» других, следовало показать пример. – Начнем с меня.

– А может, не надо? – возвел глаза к невидимому небу маршал.

– А куда ты денешься? – Виктору было не до смеха, но он все‑таки улыбнулся. – Баронесса вон ради дела догола раздевалась!

Фраза получилась точь‑в‑точь в стиле Ремта Сюртука, и Виктор мысленно себе поаплодировал. Кажется, прежние способности возвращались к нему гораздо быстрее, чем он ожидал.

– Да я и не возражаю! – отмахнулся маршал. – Куда мне деваться! Все равно баронесса видела меня в деле. Так что давай, Гвидо, обнажайся!

* * *

Страха не было, и это удивляло больше всего. По идее, ей следовало бояться, но Тина была скорее озабочена, чем испугана. Она недоумевала, а не опасалась, вот в чем дело.

«Я точно сплю, – подумала она в тот момент, когда солдаты речной стражи сомкнулись вокруг нее, – или в полусне…»

Не сон, не явь, но стоило Виктору войти в ее личное пространство, как она словно бы очнулась. Его слова не удивили Тину, нечто в этом роде подразумевалось стилем его поведения, всей его сущностью, как ощущала ее Тина. За неординарной ученостью Виктора в конечном счете угадывался рыцарь. Во всяком случае, именно таким Тина видела его, и началось это едва ли не с первой встречи, когда она решила обращаться к проводнику на «вы» и называть «господином ди Креем».

«Граф ди Рёйтер…» – мысленно произнесла Тина, но имя ничего не значило в отрыве от содержания.

«Виктор ди Крей…» Однако и это имя исчезало, словно снег под лучами солнца.

В ее мыслях, во снах и фантазиях, в ее чувствах, наконец, возникал из небытия совершенно новый человек. Мужчина.

«Больше, чем имя…»

Так и было, ведь Виктор ди Крей или Гвидо ди Рёйтер ее мужчина, что и само по себе требовало осмысления, не говоря уже обо всем прочем.

Между тем отзвучали слова и прервался прощальный поцелуй. Вои речной стражи обнажили мечи, опустили алебарды.

«Чего они боятся?» Получалось что страх, не коснувшийся Тины, поселился в сердцах чеанцев.

«Они знают?» – спросила она себя и вскоре получила однозначный ответ: чеанцы знали о ней даже больше, чем она сама знала о себе.

Едва Тина взошла на борт галеры и скрылась от посторонних глаз в кормовой надстройке, как на нее тотчас надели оковы. Впрочем, цепи были тонкими, выкованными из лучшей оружейной стали. И кандальные браслеты оказались почти изящными и необычайно легкими, но зато на шею ей надели серебряный ошейник, испещренный рунами старой речи. Нельзя сказать, что ее не возмутило такое к ней отношение, но оно же Тину и озадачило. Сама она лишь недавно поняла, что, скорее всего, – если, разумеется, доверять самоощущению и косвенным признакам, – она оборотень, но, как и Сандер Керст, не знала даже, каков ее истинный облик. Она никогда не оборачивалась и не умела этого делать, не представляла даже того, с чего следует начинать. Откуда же об этом узнали чеанцы?

Вопрос не праздный, ведь такие ошейники, как и «горькая пыль», прерывают трансформацию.

Три способа, пресекающих «оборот», – сказал мягкий голос в далеком прошлом. – Опасное оружие в руках твоего врага. Оборотень не переносит «горькой пыли», серебряных оков со «знаками судьбы» и «трехгласого стона» – звуков, извлекаемых из флейты карсогов…

– Как вы смеете! – сказала Тина таким голосом, что стражники вздрогнули и попятились. – Я требую снять оковы!

– Вы в своем праве, госпожа, но оковы останутся на вас для вашего же блага. – Голос, прозвучавший за спиной Тины, был ей знаком.

– Вы?! – выдохнула она, обернувшись, но сразу же взяла себя в руки и более такой слабости себе не позволяла. – Мило, – усмехнулась она, с почти оскорбительной тщательностью осматривая возникшую в проеме двери Вильму Хурн аф Омине – давешнюю случайную знакомку из Савоя. – Снова пригласите прогуляться по лавкам и мастерским? Сходим в мыльню, пообедаем в трактире или заглянем к ювелиру? Какие у вас планы на сегодняшний день, уважаемая?

– Думаю, госпожа моя, на сегодня с вас уже хватит приключений, – чуть поклонившись, ответила женщина, тон Тины и ее язвительная ирония не оказали на Вильму ровным счетом никакого действия. – Через полчаса мы отплываем и пойдем на веслах против течения. Мы будем идти день и ночь и через трое суток, если так будет угодно Господу, достигнем Савоя. Оттуда до Норнана не близкий путь, но мы поплывем не по Фраю, а по каналам и речным притокам – Ломму, Сайшеру и Кане – и, меняя гребцов так часто, как удастся, достигнем столицы за семь дней. Таковы наши планы на ближайшие дни, и все это время, госпожа моя, вам придется провести взаперти. Мне не хотелось бы, чтобы кто‑то еще увидел ваши оковы. Однако должна заметить, что я приложила максимум усилий, чтобы путешествие не показалось вам слишком долгим и утомительным. Прошу вас, госпожа! – С этими словами Вильма обернулась, открыла дверь, через которую прежде вошла, и, шагнув внутрь нового помещения, жестом предложила Тине следовать за ней.

«Она ни разу не назвала меня по имени», – отстраненно отметила Тина, делая шаг вперед.

Цепи звякнули, и еще раз, и еще. Серебро холодило горло, но в целом ощущения были терпимыми, как и степень ограничения движений.

«Паршиво, но можно и потерпеть, а там, глядишь, или случай представится, или Виктор что‑нибудь придумает…»

Переступив порог, Тина оказалась в просторной каюте с высоким потолком. Стенные панели мореного дуба, матовые с золотым узором стеклышки в частой раме окна, прорезанного в кормовой переборке, изящная мебель – кровать, стол, стулья и сундуки, – пушистый ковер, шелковая скатерть и покрывало на кровати, бронза и серебро – каюта была обставлена с роскошью и изяществом.

– Ваша? – спросила Тина, равнодушно осмотрев помещение.

– Нет, ваша, – ответила женщина. – Я разместилась в боковой каюте. Присаживайтесь, госпожа. Желаете перекусить, выпить вина?