Тотемные, родовые, племенные или агрессивно насаждаемые миссионерами культы – все это лишь частичные решения психологической проблемы победы любви над ненавистью, они проводят инициацию лишь частично. Эго в них не уничтожается, его рамки скорее раздвигаются, и, вместо того чтобы думать лишь о себе самом, индивид посвящает себя своему обществу целиком. А остальная часть мира (то есть бульшая часть человечества) его симпатии не вызывает, и он не хочет прилагать никаких усилий в этой области, потому что его богу нет до этого никакого дела. И поэтому возникает драматический разрыв между двумя принципами – любви и ненависти, и мы находим немало подтверждений этому в мировой истории. Вместо того чтобы очистить свое собственное сердце, последователь культа пытается очистить мир от скверны. Законы Града Божьего применяются лишь к тем, кто входит в его непосредственное окружение (племени, церкви, нации, классу и т. п.), при этом огонь вечной священной войны направляется (с чистой совестью и с глубоким убеждением в своей священной правоте) против любого необрезанного, любого варвара, язычника, туземца любого народа, волею судеб оказавшегося вблизи границ его страны.[238]

В мире постоянно кто-то с кем-то борется: поклонники различных тотемов, представители разных народов, последователи разных партий. Даже так называемые христианские нации, – которые должны были бы следовать учению мирового спасителя, – известны скорее своей колониальной жестокостью и междоусобицей, а не каким-либо практическим проявлением бескорыстной любви, тогда мир в действительности был бы покорен, было бы преодолено его эго и эго племенных богов, и настало бы время той любви, к которой призывал Бог, веру в которого они декларировали.

Сравним вот с этим христианским письмом:

Если мы освободимся от своих провинциальных предрассудков, из-за которых истолкование мировых архетипов сводится к узко церковным, локальным племенным или узко национальным интерпретациям, то сможем понять, что высшая инициация происходит не под руководством отцов и матерей своего племени, которые затем ради собственной защиты проецируют агрессию на соседей. Благая весть, которую принес Спаситель Мира и которой возрадовались столь многие, с готовностью проповедовали, но неохотно исповедовали и воплощали в собственной жизни, заключается в том, что Бог есть Любовь, что его можно и должно любить и что все мы без исключения – дети его.[241] Такие сравнительно тривиальные вопросы, как ортодоксальные детали символа веры, религиозные обряды и церковная иерархия (которые настолько поглощают все интересы западных теологов, что сегодня они серьезно обсуждаются как принципиальные вопросы религии), приводят к изощренному педантизму, если не подчинить их основам самого учения. И где об этом забывали, начинался откат назад, к более примитивным верованиям: образ отца сводился к тотемному образу. Именно это, безусловно, и произошло во всем христианском мире. Словно нам дали право решать, кого из нас Отец Небесный любит больше других. Но тогда христианское учение формулирует все совсем не в нашу пользу: «Не судите, да не судимы будете».[242] Крест Спасителя Мира, несмотря на поведение на словах поклоняющихся ему священников, – это более демократичный символ, чем национальный флаг отдельно взятой страны.[243]

Осознание высшего и решающего смысла спасительных для мира слов и символов христианских традиций было столь основательно извращено на протяжении бурных столетий, прошедших с момента объявления cв. Августином священной войны Civitas Dei против Civitas Diaboli, что современный мыслитель, желая приобщиться к основам мировой религии (то есть доктрины всеобщей любви), должен обращаться к другому великому и (намного более древнему) всеобщему вероучению: вероучению Будды, где первичным словом до сих пор остается мир – мир всему сущему.