В Китае и Японии этот возвышенно мягкий Бодхисаттва представлен не только в мужском образе, но также и в облике женского божества Гуань Инь в Китае, Каннон в Японии – эта Мадонна Дальнего Востока – являет миру милосердную заботу женщины. Ее можно встретить в каждом буддийском храме стран Восточной Азии. Она одинаково священна как для непосвященных, так и для мудрого; ибо в основе ее священного служения лежит глубокое понимание, спасающее и поддерживающее мир. Остановка на пороге нирваны, непоколебимое решение воздержаться до скончания времени от погружения в безмятежную заводь вечности символизирует осознание того, что различие между вечностью и временем иллюзорно – так работает наш рациональный разум в силу необходимости, на деле же они растворяются в совершенном знании разума, который преодолел единство противоположностей. Так приходит понимание того, что время и бесконечность – это два аспекта одной и той же целостной реальности, две плоскости одного и того же бытия – неделимого и невыразимого; драгоценный камень вечности находится в лотосе рождения и смерти: «Oτ mani padme hum».

Здесь прежде всего удивляет двуполый характер Бодхисаттвы: в мужском образе – Авалокитешвара, в женском – Гуань Инь. Объединяющие в себе мужское и женское начало боги нередко встречаются в мире мифа. Их появление всегда связано с некой тайной; они уводят ум за грани объективного восприятия в символическую сферу, где двойственность отсутствует. Об Авонавилоне, главном божестве народности зуни, боге – создателе и вместилище всего сущего, иногда говорят как о мужском образе, однако в действительности это единство «он – она». Священная женщина Тай Юань, Великая и изначальная из Китайских хроник, воплощает и мужской принцип Ян, и женский – Инь.

Ил. 33. Гуань Инь, Авалокитешвара Бодхисаттва (раскрашенное дерево). Китай, XI–XIII в. н. э.

Ян воплощает светлое мужское начало, а Инь – темное, пассивное женское; в своем взаимодействии они составляют первооснову, образующую весь мир форм («десять тысяч вещей»). Они исходят из Дао как источника и закона бытия и являются его выражением. Дао означает «дорога» или «путь». Дао – это путь или ход развития вещей, судьбы, космического порядка. Поэтому Дао есть также «истина» и «праведность». В своем единстве Ян и Инь как Дао обозначаются следующим образом

. Дао лежит в основе космоса Дао, присутствуя в каждой сотворенной вещи.

Каббалистические учения средневековых иудеев, так же как сочинения христианских гностиков II столетия, представляют Слово, Ставшее Плотью, андрогинным – каковым было состояние Адама на момент его сотворения, до того как женская сущность, Ева, была перемещена в другую форму. И у греков не только Гермафродит (сын Гермеса и Афродиты),[220] но также и Эрос, бог любви (первый из богов согласно Платону),[221] был двуполым. «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их».[222] Если задаться вопросом относительно природы образа Божьего, то ответ на него следует искать в тексте, где он выражен вполне ясно. «Когда Священный, будь Он Благословен, создал первого человека, Он создал его двуполым».[223] Женское начало перемещается в иную форму, знаменуя нисхождение от совершенства к двойственности; в результате этого происходит изгнание из Рая, где «Бог ходил по земле», познается двойственность добра и зла, и возводится стена Рая, образуемая «единством противоположностей»;[224] эта стена отделяет Человека (теперь раздвоившегося и ставшего мужчиной и женщиной), он отрезан не только от созерцания Образа Божия, но самого воспоминания о нем.

Это библейский вариант мифа, известного во многих странах. В нем описывается один из основных путей символизации таинства творения: развитие вечности во времени, разделение одного на два, а затем на множество, а также зарождение новой жизни через воссоединение пары.

Этот образ знаменует и начало космогонического цикла,[225] и момент завершения миссии героя, когда стена Рая растворяется, и вновь открывается и обретается божественная форма, вновь обретается мудрость.[226]

Тиресий, слепой провидец, был двуполым – его глаза были закрыты для искаженных форм мира отраженного света и пар противоположностей, однако в своей внутренней темноте он увидел судьбу Эдипа.[227] В одной из своих форм, известной как Ардханариша (бог полуженщина-полумужчина), Шива представлен слитым в одном теле со своей супругой Шакти (его половина тела справа, ее половина тела – слева).[228] На изображениях предков некоторых африканских и меланезийских племен на одном теле мы видим и груди матери, и бороду и пенис отца.[229] И в Австралии примерно через год после тяжелого испытания обрезания юноша, вступающий в полную зрелость, подвергается второй ритуальной операции – нижнего надрезания (нижняя часть пениса разрезается для образования постоянной щели в уретре). Этот разрез называется «лоном пениса» и символизирует мужское влагалище. Благодаря обряду герой становится больше, чем мужчиной.[230]

Кровь для ритуальных рисунков и для приклеивания белых птичьих перьев к своему телу австралийские отцы берут из своих нижних надрезов. Они вновь вскрывают старые раны и пускают кровь, которая одновременно символизирует менструальную кровь и мужскую сперму, а также мочу, воду и мужское молоко.[231] Кровотечение демонстрирует, что старики несут в себе источник жизни и питания,[232] то есть они являют собой неистощимый мировой источник жизни.[233]

Ил. 34. Предок-андроген (деревянная скульптура). Мали, XII в. н. э.

Зов Великого Отца Змея пугал ребенка, мать защищала его. Но приходил отец. Он был проводником в тайны неведомого. Первый незваный гость в раю ребенка и его матери, отец представляется архетипным врагом, и на протяжении всей жизни любой враг в сфере бессознательного символизирует отца. «Что бы ни было убито, оно становится отцом».[234] Отсюда и почитание голов, принесенных домой с набегов на враждебные племена, в общинах, где практикуется охота за головами (например, в Новой Гвинее).[235] Отсюда вытекает непреодолимое стремление воевать, импульс уничтожить отца постоянно трансформируется в публичное насилие. Старшие мужчины родовой общины или племени защищают себя от своих растущих сыновей психологической магией своих тотемных обрядов. Они разыгрывают роль страшного отца, а затем намекают, что являются также и кормящей матерью. Так образуется новый, более просторный рай. Но в этот рай не допускаются традиционно враждебные роды или племена, на которые постоянно направляется агрессия. Все «добро», которое несут мать вместе с отцом, сохраняется для дома, а «зло» выносится за его пределы. «Кто этот необрезанный филистимлянин, что так поносит воинство Бога живого?».[236] «И не слабейте в поисках этих людей. Если вы страдаете, то и они страдают так, как вы страдаете, притом что вы надеетесь от Аллаха на то, на что они не надеются».[237]