— Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? — спросила Яга Ольгу.

— Тепло, матушка, тепло! — молвила она, хотя внутри все похолодело при мысли, что ей вновь предстоит свидеться с Седовласом.

— Долго ж ты спала! А я уж думала, уморил тебя колдун старый! Но, не бойся, все страшное позади ныне…

— Они ушли? — спросила Ольга, да и украдкой в окно глянула.

— Они всегда тут проходят, милая, — послышался ответ…

И все так же стучало Колесо, и снова за окном щебетали пичуги, а на столе румянились горячие пироги, что Яга достала из печи.

— Спасибо, матушка, за угощение, за доброту, за ласку, но пора мне!

— Погоди, девица! Поспешай медленно! Неспроста сестра моя меньшая дала тебе клубочек. И то, что она рекла — сбудется. Здесь, милая, Перекресток всех путей! Здесь все дроги рано иль поздно встречаются. И героя твоего надо здесь дожидаться.

— Так, ведь, мертвый-то он мне не к радости, матушка! Отпустите! Родом Вышним молю! — не выдержала она.

— Да, куда же ты пойдешь, краса-девица? Не слыхала, чай? Заколдованный твой суженный и нет такой мощи в мире, чтоб вот так запросто дара черного лишить! Даже я — и то не могу в том мужу перечить…

— Коль не в силах Дар одна снести, — отвечала Ольга, — как сумею, разделю я несчастье его горькое. Упросите, матушка, мужа своего — тошно мне здесь, гибельно! А вдвоем, и беда — не беда.

— Глупое дитятко! Кто ж тебе сказал, что сюда одни мертвяки сходятся? Здесь герои обретают пристанище — отдохнут мужи от подвигов ратных, залечат раны кровавые, да сердечные раны затянутся — и идут они вновь в Белый Свет… — слушала Ягу Ольга, раскрыв рот.

А кот как прыгнет на подоконник, да как замурлыкает:

— Ты, старая, совсем белены объелась! Тебе, Макощ, что век, что год — все едино. Вот, красавица, день-другой почивала, а у них там в Венедской стороне месяц минул. Герои-то сюды приходят, но вот назад вертаются не скоренько! Да и каждый раз их там, в Свете, иначе называют …

— Вот память-то дырявая! Ладно, — махнула хозяйка рукой, — так и быть! Чем смогу — помогу, но помощь моя тож не к веселью будет.

Поставила она пред девицей тарелочку, а сверху положила яблочко, краснобокое:

— Ты катись, катись мое яблочко наливное! Да по блюдечку, да по самому краюшку! Покажи нам, что на Свете делается! Все ль сбывается по написанному, все ли ладно в миру?

Покатилось, побежало яблочко. Круг за кругом оно описывает, сделав круг, на место прежнее возвращается … Вместе с ним и мир вертится, и стирает грани, и уж не разберешь — где Явь, а где Навь.

Только вдруг пригрезилось девице — вновь у ласкова у князя стольнокиевского, самого Владимира Красно Солнышко пированьице идет, гремит почестен пир. Для бояр его думных, для ярлов заморских, для могучих русских богатырей. И багрян Хорсов лик, дело близится к вечеру, а застолье то в самом разгаре. Сидят гости пьяны-веселы, брагу пьют да вина сладкие. Глупый хвастает молодой женой, а богат человек — златой казной. Кто-то хвастает старой матушкой, сильный — ухваткою богатырскою. Лишь один вельможа Малхович хмурый сидит, думу думает, медов не отведает. Сам Владимир князь по гридне по столовой похаживает, черный чуб поглаживает, да и спрашивает он дорогого дядюшку: «Что, мол, дядя, не едите вы, не пьете, не кушаете? Али чарой слуги обнесли, али беду чуете?»

А в ответ ему слышатся таковы слова, что, мол, делу — время, а потехе — час. Что не к месту пиры, да гуляния, когда с юга вести нежданные, когда гибнут зазря добры молодцы…

— Вот так человек порой — и собой хорош, и речи ведет красивые, а нутро у него хуже навьего, — сказала Яга, — Пора спасать героя твоего!

— Мой теперь и стар, и изувечен. Ладно говорить он никогда не умел. Ну, а черный дар его не от Белбога будет — одна надежда на тебя, Макощь-Матушка.

— Кто об чем, а бабы — все о добрых молодцах! — захохотал Седовлас.

Ольга за ведовством и не приметила, как и когда очутился здесь чародей, и, несомненно, ни одна девичья мысль от старца не ускользнула.

Тяжелыми усталыми шагами хозяин измерил горницу.

— Стало быть, против меня, темного и бессердечного козни строите? Ой, нехорошо, мать! А что ежели я осерчаю — тогда как?

Ольга молчала, молчала и хозяйка, лишь колесо её постукивало за окном.

Но Он и не искал ответа, потому что знал Все:

— В любом Творении моя доля — ровно половина. Та самая половина, что никак не удовлетворится собой. Я вел твоего героя по жизни с самого рождения. Он мог бы достигнуть большего, но такова уж природа смертных — им не жить без любви. Осознав свое одиночество до конца, даже самые могучие из них погибают, лишившись ее.

Ругивлад бежал от людей, не желая причинять им боль, а выходит — спасался от себя, заключая собственную душу в узилище. Он был моим орудием, самым непокорным из всех. До сих пор никто, получив Дар, не смел ему так сопротивляться, как то делал всю жизнь твой любимый. И он преуспел в ослушании. Хотя от любви до ненависти — один шаг, и ровно столько же от ненависти до любви.

Я проверял вас. И больше ни тебя, девица, ни волхва твоего пытать не стану! Проси чего пожелаешь, проси не лукавя — все так и сбудется… Загадай про себя желание!

— Ну, и хвала Роду! — заключила старшая Пряха, гладя маленькую, хрупкую, вздрагивающую в рыданиях Ольгу по шелковистым волосам.

И черный кот, довольно урча, терся о ножку.

— Что мурлычешь, бездельник? Пора в обратный путь? — сказала Макощ, — Самой-то гостье не поспеть!

— Я поведу ее! — заслышали они юный голос, — Одолжишь сандали?

— А, сынок? Давненько не захаживал! — обрадовался Седовлас.

— А что мне с мертвяками делать? Я ж не извращенец какой? — отозвался собеседник.

— Все такой же остряк! Весь в меня! — похвалился Седовлас.

Видит Ольга за окошком толи юноша стоит пригожий, а может — красна девица. Не бывает таких ладных!? Белы кудри спадают на плечи, да и кожа белее снегов.

— Ступай! — кивнула Пряха, — Этот точно выведет, куда надо, хоть и большой путаник! Он затем и прибыл.

— Эй, мать! Куда черевья запропастились? — бурчал Седовлас, перебирая какой-то хлам в массивном сундуке.

Тут же из под широкой ладони старца выпорхнула, может, птица, а, может, и не птица. За ней и вторая! Кот прыгнул. В когтистых лапах трепыхалась крылатая сандаль.

— Гули! Гули! Гули! — позвала хозяйка другую.

Черевичка послушно села на руку, заворковала.

Баюн уж прилаживал первую на девичью ножку. Она пришлась как раз в пору. Только вторую надели — как замашут крыльями, Ольга едва устояла.

— Цыц! Будете озорничать — все перья повыдергаю! — пригрозил кот.

Седовлас вывел гостью на крылечко, где сидел-посиживал юноша.

— Гм! А ты ничего? — задумчиво проронил парень, разглядывая девушку.

— Не про тебя она! Не про тебя! — успокоил его хозяин, а затем, обернувшись к Ольге, прибавил — Все, что просила — сбудется! В том не сумлевайся!

— Прощайте! — отвечала она, потупив очи.

— До свидания! — усмехнулся Седовлас.

Едва Ольга сделала шаг с крыльца — мир закружился, стирая грани, а она запорхала мотыльком в пустоте. Сгладились все черты, затем и вовсе стало темным-темно.

— Не бойся! — вспыхнула белая звездочка.

— Ничего не бойся! — вспыхнула другая.

— А я и не страшусь! — возразила она, пытаясь направить свой полет.

— Храбрая девушка! — отозвался белый юноша, протягивая руку, — Держись!

— Удивительно! — думала Ольга, — Вроде, и парень, а ладонь-то девичья?

— Мне другой не полагается! — улыбнулся проводник, — Ну, что? Полетели?

— Полетели?! А куда? — недоумевала она.

— На Свет! — ответил бог.

И тут же в ужасающей звездной пустоте пролилась дивная, ни с чем несравнимая по простоте мелодия. А к ней были слова — может, это пел её юный водчий, а может, девушке только казалось, что он исполняет песнь. Не все ли равно! Да и какие это были слова? Сколько не пыталась запомнить — они ускользали быстрее.