Изловчился я, да поразил гада в самый глаз. Промахнуться было сложно, очи чудо-юдовы с тарелку округлостью. А когда он разинул пасть — в ход пошли дротики, впиваясь в красную мякоть ужасного языка.

Змей глубоко нырнул, а потом как даст еще раз в борт! И точно — пробоина! Приказал я править снова к берегу, так он навис тушей над лодьей и рухнул всей тяжестью. Судно в щепы!

Начал гад пожирать моих товарищей, кого перекусывал, кого целиком смолотил — на песок мы выбрались втроем. Печенеги уж поджидали, словно знали о том, точно чудо-юдо у них на довольствии. Да, трудно взять нахрапом вконец озверевших мужчин! Мы мечтали подороже продать свои жизни. Я уложил наземь троих, прежде чем петлю накинули. А потом уж ничего не помню… Проклятье!

— До ста лет проживешь, варяг! Удача вернулась к тебе вновь! Вот стрела — сохрани на память! — молвил Свенельд, подавая Фредлаву извлеченную из тела погибель, — А теперь, ну-ка, прикуси ее, чтоб перед бабой не стыдно было!

Раскалив в пламени кончик ножа, он прижег кровавую рану со спины. Зрачки у варяга расширились, да стрелу чуть не расщепил. Затем, положив Фредлава, Свенельд повторил все то же с другой дырой, где хлюпало и пузырилось.

— Ну, вот, и ладно! Твоя очередь, девица!

Свенельд поднялся на ноги и с трудом разогнул спину, годы брали свое.

— Видать, старик, не миновать мне моста Калинова, — проговорил варяг.

— Все там будем, да рано ты собрался на ту сторону. Погоди, еще детей наплодишь — тогда ступай себе, хоть в Пекло![52]

Ольга подсела к варягу и отерла тряпицей пот. Затем она возложила тонкие холодные персты ему на лоб и заговорила, затараторила, запричитала:

— О, Великий Велес, все, чем виновен пред Тобой сей человек, словом, делом, помышлением. Ты, как милостивый, прости ему это и дай Фредлаву мирный и покойный сон. Ты, Хранитель душ и тел наших, мы возносим Тебе хвалы и славу Тебе поем! Отними же боль Фредлавову, ибо он верный помощник Твой на земле и исполнитель заветов Твоих, о мудрый Велес! Услышь мой голос, Волос! Волос! Не быть боли в белом теле, красной руде, буйной голове…

С этими словами девушка срезала у себя прядь и вложила в руку Фредлава.

— Ты красивая! — успел вымолвить он, засматриваясь на младую ведунью, — Как звать, милая!

— Ольгою, — ответила она, улыбнувшись.

Когда варяг заснул, укрытый сребристым покрывалом Прях, Свенельд отправился собирать поживу для огня. Продолжать поиски словена, имея такую обузу, они уже не могли.

— Да и куда деться без воды, без лошадей? — раздумывал он, — Разве, чародейский клубок! Уж он-то выведет из западни. Но захочет ли того баба? Хоть и говорят, боги желают того же, но, по всему видать, здесь их намерения впервые разошлись.

Подбросив веток в огонь, чтобы озноб не доконал варяга, он и сам подсел к жаркому пламени, погреть старые косточки. Свенельд вспоминал Волынь, ибо не раз и не два бывал там с волхвами по делам Храма, сопровождая учителей. А писали о чудесном граде Дюковом первейшие враги славян вот что:

«При устье реки Одры находится великий Волин, или Узнов, знаменитая пристань, куда съезжаются окрестные народы — варвары и греки. Он, без сомнения, самый большой из всех градов Европы, в нем обитают славяне вместе с другими народами. Саксонские пришельцы также пользуются равным правом сожительства с коренным населением его, но под условием не обнаруживать, живя там, веры своей чуждой. Весь же народ тамошний еще предан заблуждениям язычества, но несмотря на то, трудно найти относительно нравов и гостеприимства людей честнее и благодушнее. Город богат товарами всех северных стран, он имеет все, чего ни спросишь приятного и редкого. Из него в короткий срок суда ходят с одной стороны в Дымин, с другой в Семландию, которой обладают пруссы. Сухим путем от Лабы достигнешь Узнова на седьмой день пути, а чтобы доехать до него морем, надо сесть на корабль в Старграде, из Волина ж, плывя под парусами, на день четырнадцатый приходишь к Ладоге, Руси»

Свенельд знал, неприступной крепостью высится Волынь на пределах земель славянских, но не ведал он, не гадал, долго ли стоять так отпущено. Это прозрели разве небожители.

Ольга растормошила дремавшего после утренней пробежки кота, чтобы тот порассказал ей о своих злоключениях. События мчались сегодня вприпрыжку и вот, наконец, остановились, словно увязли в песке времени.

— Ах, да! Раз обещал — изволь. Потешу я тебя историей, вот только конец у нее огорчительный, как вижу, — промяукал Баюн.

Зверь почесал лапой за ухом, и его пышные усы, обычно торчащие во все стороны, опустились вниз.

— Вот она, гора печенежская, о которой Свенельд сказывал. Вот он какой, Вал Отчаяния! — смекнул волхв, опытным взглядом оценивая высоту песчаной стены.

На самом деле сооружение имело форму громадной подковы, внутри которой правильными кругами стояли просторные шатры. Подле каждого находились рослые смуглые копейщики. Почти у всех были изогнутые сулеймановы мечи. Арабы славились оружием, а Куря, видать, жаловал восточных купцов.

Въезд располагался так, что все жаркие степные стрибы обрушивались на стену, а за ней царило безветрие. На самой вершине сооружения он приметил ряд лучников. Спускаясь к центру Вала, за ним следовал второй ряд и третий. А меж ними в рванине и тряпье брели бесконечные вереницы рабов. Израненные, измученные, голодные, грязные. У каждого на спине был мешок, полный сыпучего материала, они-то и обновляли Вал Отчаяния. Казалось, нет на свете более безумной и бесполезной работы, чем эта. Следуя мимо, Ругивлад пытался вглядеться в их лица, но увы, в мутных глазах он не прочел ничего, кроме обреченности. Обнаженный до пояса шаман бил в бубен, пленные двигались по кругу, послушные его воле.

— Вот, мы и у цели, чужеземец! — сказал провожатый, — Хан ныне пирует с родичами да сотниками. Ему уже доложено о твоем приезде, но если хочешь лицезреть нашего повелителя — меч ты обязан оставить при входе.

— Изволь! — усмехнулся Ругивлад, передавая полуторник.

В последний миг он заметил, что руны на клинке светятся недобрым злым зеленым огнем, но делать было нечего.

Воины подхватили мешок с диковинным котом и потащили вслед за гостем. Словен изумился — еще вчера возил звереныша за спиной, а сейчас два здоровяка еле волокут котяру.

На площадке перед шатром в пыли валялись пленные, связанные по рукам и ногам. Одежды на них еще не светили прорехами — знать, поймали недавно. Люди ожидали незавидной участи.

— Ольг! — услышал он знакомый голос, но не обернулся и прошел мимо, хотя сомнений не было — то, конечно же, Фредлав.

Вот где Кривая да Нелегкая свела!

Их останавливали два или три раза. Осматривали, оглядывали, может, только не ощупывали, прежде чем, миновав последний занавес, Ругивлад не явился пред очи хозяина.

Шатер был убран богато. Мягкие пушистые ковры делали шаги бесшумными. Пировавшие сидели кругом. Точно напротив входа на возвышении развалился хан. Разноцветные полупрозрачные ткани танцовщиц, скользящих пред гостями, позволяли разглядеть всевозможные прелести женского тела, если бы он того пожелал. Рабыни ловко сновали меж гостями — серебряные да златые блюда со всевозможными яствами, стояли точно там, где ступала иная стройная ножка. За гостями, также кругом, застыли безмолвные стражи. Истуканы, волхв принял их сперва за светильни.

Куря был поджарым, сухощавым мужем, который, однако, уже перешагнул порог старости. Кожа на его лице имела какой-то желтоватый оттенок, а при тусклом свете выглядела просто дряблой. При хане слева сидел красивый, еще молодой мужчина с правильными чертами лица, у этого кожа казалась посветлее, чем у смуглых печенегов. Тонкие усы огибая уголки губ обращались в короткую острую бородку, но при этом подбородок точно под нижней губой был гладко выбрит. Ругивладу показалось, он уже где-то видел этого вождя. Все, кроме хана и его наперсника, оказались одетыми так, точно через миг им уже быть в седле и скакать, выполняя веление господина, за тридевять земель. Однако, оружия при них тоже не было!