— Не бойся, родная! Это не страшно! Там тебя мамка с папкой встретят!

Кровля полыхала, вниз летели обугленные доски. Горницы заволокло серыми душными клубами.

— Ну, что? — услыхала ведунья голос старшего.

— Заперлась, стерва! Больно дверь ладная да тяжелая.

Власилиса зарычала медведицей.

— Сожри ее диавол!! — выругался тот же голос. — Время теряем! Добейте остальных, и все на площадь! Богумил снова народ мутит…

— Будет сделано, батюшка!

— Знаю я этих новгородцев. Им бы только поорать, а как запалим склады да амбары — тут же разбредутся спасать пожитки!

Конный отряд Малховича ворвался в город следом за дружиной Бермяты. Дорогу им преградила стена огня. По дощатой улице, пламенея, расползалась смола.

— Вперед! За Киев! За Владимира! — прохрипел Краснобай.

В черных дымах угадывался редкий строй воинов, что успел собрать тысяцкий. Дрогнули тетивы. Забились в муках израненные, обожженные кони, калеча и сминая пеших соратников. Всадники яростно ринулись сквозь языки пламени. Многие были сражены новыми меткими выстрелами и рухнули вместе с лошадьми, но те, кто мчался за ними, проскакали по телам павших и врезались в неплотные ряды словен. Раскидав линии защитников, конница хлынула по улице вниз, прямо к вечевой площади. За всадниками бросились и остальные.

— Mужайтесь, ребятушки! — кричал Угоняй, отбивая удар за ударом. — Не пустим супостата!

По всей улице кипела яростная схватка. Душераздирающие крики людей, стоны и ржание мечущихся лошадей, звон клинков и скрежет рвущихся кольчуг. На Угоняя набросилось шестеро. Он защищался с великим трудом — годы не те. По всему было видно, что им приказали взять бунтаря живым. Но тот стоял насмерть.

Меч его свистнул, взлетел и рухнул серебристой молнией. Шелом на враге раскололся, череп хрустнул, в стороны плеснуло кровью и серой кашицей. Кияне отступили. Угоняй утер бороду, но передышки не последовало. На него бросился молодой и рьяный дружинник. Парня выдали глаза. Тысяцкий, поняв, куда будет удар, ловко поймал движение вражеской стали и, неуклюже развернувшись, снова окровавил меч. Противник дернулся и повалился набок. От плеча до плеча быстро расползалась алая полоса. Наскочившему второму Угоняй, не останавливаясь, подсек колено волнообразным движением клинка. Третьему, все тем же ударом, металл рассек кисть.

Проклиная дозорных, тысяцкий все же надеялся, что там, на вечевой площади, волхв сумеет воодушевить земляков. Даже если и так, не видать ему ни Богумила, ни старухи своей, ни внучат. Стрела угодила в плечо, в едва различимую щель между изрубленными пластинами доспеха.

— Держись, старик! — крикнул ему кто-то.

— Уходите! Со мной кончено! — прорычал он в ответ.

Плечистый новгородец заслонил тысяцкого щитом, в который ткнулись еще две стрелы, но тут же рухнул, пораженный копьем в живот.

Перчатка мешала. Угоняй потянулся к плечу, ломая древко. На него налетели, сбили с ног и смяли, выкручивая руки назад. Превозмогая тяжесть, старик в какой-то миг отшвырнул, разметал ретивых воев. Кто-то занес над ним рукоять меча, пытаясь оглушить, но тысяцкий перехватил врага за кисть, повел, выгнул и с хрустом вывернул руку из сустава. И тут подлетевший всадник с размаху обрушил на старца ужасный удар секиры…

Площадь гудела. Никто друг друга не слушал. Все попытки Богумила воззвать к землякам тонули в бушующем море страстей. К жрецу протиснулся перемазанный сажей малец, через спину которого шел наискось кровавый след:

— Худо, дедушка Богумил! Вои Добрынины да ростовцы по всей реке жгут дворы. Горит Великий Город! Твоих тоже порешили…

— Будь он проклят, Краснобай! Покарай его боги!

В тот же миг справа и слева с дикими криками на всем скаку всадники врезались в толпу. За ними звенели копьями пешие ратники. Дикая мешанина, снова кричащие и плачущие навзрыд люди. Трепещущие в судорогах тела.

— Пожар! Караул! Горим! — заорали со всех концов на разные голоса.

И тысячные людские массы начали вдруг расползаться. Словенское озеро стыдливо утекало сквозь узкие улицы. Бермята не мешал его стремлению. Площадь быстро пустела. Пыль обратилась в кровавую грязь. Всюду валялись трупы задавленных и посеченных горожан. Хрипели умирающие, стонали раненые.

Богумил в бессилии воздел посох к небесам, но вышние боги не слышали своего служителя.

— Быдло и есть быдло! Что с них возьмешь? — рассмеялся вельможа, посматривая свысока в сторону беспорядочно мечущихся новгородцев.

Расторопный конюший придержал скакуна. Малхович ступил на умытую славянской кровью землю. Сюда же подъехал и Бермята. Его вои шли плотным строем, выставив копья, вытесняли люд в проулки и гнали вниз к Волхову. Над городом повисла серая дымная пелена.

— Ну, что? Взяли Угоняя? — спросил вельможа.

— Не гневись, светлейший! Больно крепок оказался! Гори он в пекле! — выругался Бремята.

— Проклятье тебе, боярин! Будь проклято семя твое, предатель! — замахнулся на вельможу Богумил, но ударить не успел.

Краснобай с яростью ткнул старика ножом под бок. Железо вошло в тело по самую рукоять. Богумил охнул, выронил корявый посох и, ухватившись за одежды убийцы, начал медленно оседать. Тот отпихнул старика. Жрец рухнул на колени, но, поднимая быстро хладеющие персты, все же успел указать в сторону Малховича трясущимся пальцем:

— Внемлите, Подземные судьи! И ты внемли, жестокий Вий! Веди мстителя!

— Я приду! Я слышу, отче! — крикнул Ругивлад что было сил и очнулся.

«Шел, да куда пришел ныне — не ведаю… Вернее — прилетел…» — закралась горькая мысль.

Око лучезарного Свентовита отрешенно взирало на смертных из-за серых клубящихся туч.

— Это наши места! Это Лес вятичей! Вон Зушь бежит, а то — Ока ветвится! — радостно закричала Ольга.

«Надо же! Долетели!» — подивился Ругивлад, примечая и большое городище над левым берегом Оки, и рогатый холм через реку напротив.

— Домагощ! — молвила девушка, указывая на крепость.[18]

— А ну, поглядите-ка туда! — предупредил их Баюн — Рано зараделись!

— Куда? Ты пальцем покажь!

— У меня когти, дурень! Да вон, туда посмотри!

С четверть версты налево от них по небу неслась колесница, влекомая тройкой рыжих коней с огненными гривами. Оставив позади тучу цвета свинца, она почти поравнялась со змеем. Путешественники увидали и возничего — лихого, столь же рыжего, как и его скакуны, бородатого громилу в доспехах. Держа одной рукой вожжи, тот со злобной ухмылкой понукал свою тройку. Другую же руку возничий то и дело заносил назад и, словно сбиваясь, выбрасывал вперед, примериваясь да прицеливаясь. Наконец, это ему удалось! И хотя змей поддал жару и рванулся вперед, его уже догоняла какая-то вертящаяся штуковина, наполняя небо страшным гулом.

Ольга судорожно стиснула пальцы и закрыла глаза. Для нее это и впрямь было слишком. Горячо и страстно молилась она Великой Матери — Макощи, что всему отмеряет судьбы и срока, суча божественную пряжу…

— Лучше бы Додолу вспомнила! — подсказал кот. — Как-никак, это ейный муженек пожаловал!

— Сворачивай! Сворачивай! — заорал кот рептилии. — Ты ж еще недавно по-нашенски понимал!

— А…! — девушка пронзительно вскрикнула, когда змей содрогнулся всем телом и круто ринулся вниз.

— Прах Чернобога! Что это было?

— Сто мышей мне в глотку! Перун, мать его! — ругался кот, грозя вслед богу толстой лапой. — Погоди, Громовик, когда-нибудь встретимся на узкой дорожке!

В ответ послышался раскатистый громоподобный хохот, стихающий по мере удаления колесницы. За ней, оставляя белесый след, помчалась обратно вертящаяся и штуковина. Была она на лету подхвачена радостным и полным удали рыжебородым богом.

— Ох и вмажемся! Представляю, какая там будет большая плюшка! Плюшка из меха и чешуи! — заметил кот, поглядывая вниз.

— Как ты? — обернулся Ругивлад к Ольге.

— Хорошо… — по слогам произнесла она, хотя, наверняка, храбрилась.