— Опять стирка, — простонал проигрывающий Пимен.

Вий занёс лопату для решающего удара и вдруг остановился, глядя в сторону башни:

— По твою душу, Лев.

Каспар всё-таки выследил трубочиста, и выражение, натянутое на его бандитское лицо, оказалось непривычным. Он не серчал, а, наоборот, преисполнялся воодушевлением.

— Учту непонятную тягу трубочиста к загонам, — оценил Каспар. — Ведь у тебя с завтрашнего дня освободилась уйма времени.

Непонимание Льва продлилось долю секунды. Он не ждал, что это случится в такой прекрасный весенний день.

— Уже? — севшим голосом удивился мальчик.

— По-моему, ты чересчур долго пользовался радушием Собора, — Каспар протянул свёрток. — Твоё обучение закончилось. С такой бумажкой тебя почтут за учёного на каком-нибудь захудалом Осколке. В грамоте не хватает заверения третьей Главы. Ищи сам встречи с госпожой Кагортой.

— Как же наш финал, сударь?! — едва не криком спросил Вий.

Ключник насладился мигом тревожного неведенья вьюнов и неторопливо снизошёл до ответа:

— Полагаю, смогу уговорить Главу Бора о вашей последней игре в прежнем составе.

— Благодарю, сударь, — поклонился Лев.

За ним склонились остальные вьюны. Однако же подростки не испытывали ни капли признательности. Ключник как никто другой уверен, что Аскольд размажет вьюнов по льду. И подобного зрелища он не желал лишать себя и прочих злопыхателей страты Ветра.

— Завтра поутру ожидаю тебя в заброшенной кузнице на нижнем этаже, — осведомил трубочиста Каспар перед уходом. — Там ты и покажешь, чему обучился.

— Вот и первый выпускник страты Ветра, — Пимен по-дружески похлопал Льва. — Ты утёр нос Аскольду и его прихвостням. Они нам обещали, что ни один вьюн не доучится. Эй, чего понурый такой?

— Отстань от него, — вставил Вий. — Пусть переварит новость.

— Вам радоваться надо. Я вот не жду, что мне выдадут такую бумажку. Пинком за ворота выкинут, и все дела. А Лев ныне самый образованный трубочист на Осколках… Ну ладно, хмурые, задержался я с вами. Впереди ждёт важная сделка. Прикроете меня?

— Сам неси свою лопату!

— Эй, Лев, подсоби! С меня медовый пряник в честь твоего выпуска!

Сорока, не дожидаясь согласия, улетел прочь. Ребята некоторое время поскребли загоны и тоже засобирались в башню. Клим и Вий пытались разговорить Льва, но по его отвлечённому настрою поняли о напрасности стараний. Трубочист спешно распрощался с ними. Нудящее желание поскорей покончить с бумажными проволочками не выходило из головы.

После весеннего тепла коридор башни вызывал мурашки по всему телу. Только вступив на шаткий пол подъёмника, Лев вспомнил, что не имеет понятия, как сообщить Кагорте о своём прибытии. Вероятно, Каспар знал о таких сложностях. В кабинке не было ни рычагов, ни слуховых трубок.

— Прошу простить за беспокойства, госпожа! Каспар велел отнести вам грамоту о моём обучении!

«Пусть и ключнику достанется от потревоженной Главы», — замыслил месть трубочист.

Подъёмник оставался недвижим. Тогда Лев поклонился на всякий случай, и механизм заскрипел, отправляя его на самую вершину.

По залу носились заблудившиеся пичужки. Они залетели в открытые настежь окна. Изменение жилища и мастерской Кагорты ошарашило Льва, сам он готовился к обычной мрачности.

Зал освещался хитроумным расположением зеркал — солнечный свет попадал через люк в крыше и ломаным путём обтекал все забитые стеллажи, верстаки с блестящим оборудованием и алхимические столы, застеленные паутиной. Народная молва права, Кагорта с пренебрежением относится к волхованию.

Громкой поступью на трубочиста выдвинулся неожиданный гость верхнего этажа. Чучело, постоялец корпуса Ветра, поднял руки, преграждая путь Льву.

— Стою, стою, — примирительно сказал Лев. Необычный автоматон всегда вызывал в нём непонятные чувства. — Ничего плохого у меня в мыслях нет.

Чучело услужливо указал на ноги Льва.

— А-а! — догадался мальчик. — Извини.

На сапогах трубочист принёс солидную порцию весенней грязи, часть которой к недовольству человекоподобного механизма осталась на разноцветном плетении ковра.

— Я бы не злила его, — донеслось замечание хозяйки.

Лев, сойдя с ковра, пробрался на голос Кагорты. Та сидела под лучами солнца на кушетке у телескопа. На невысоком столике ветерок игрался с пачкой распечатанных конвертов.

— Не правда ли, занимательный образец зодческой мысли? — Кагорта кивнула за спину Льва, где замер Чучело. — Каждый год беру его к себе: меняю сервомасло, латаю износившиеся сочленения. И испытываю на разные чары. Умели же раньше зодчие, а теперича всё их мастерство и воображение сошлось в конвейерных поделках, управлением, которых осилят даже детишки.

Чучело уставилось неживым лицом на Кагорту, а та смотрела на него словно на человека.

— Хотелось бы открыть тайны, которые запечатал в своё творение неизвестный мастер. Не удивлюсь, если он однажды начнёт писать похабные стишки по примеру виршеплёта Завирушки. Или же вздумает крушить всё, что попадёт под руку. Не зря я держу его подальше от всех.

Лев хотел напомнить Кагорте, что подвал, куда она упрятала Чучело, населяют два десятка вьюнов, но старуха глянула на него так, что его мысли спутались.

— Вижу, Каспар отправил тебя ко мне с намерением, будто твой приход развлечёт меня. Ведь когда-то он боялся имя называть моё. В первое время с Каспара, его связей и не общепринятых наклонностей был толк. Нынче клыки его затупились. Так бывает, когда людишки обрастают корнями и жирком. У них появляются негодные мыслишки, будто рука, что их кормит, захирела, дабы крепко держать плеть… Так с чем пожаловал?

Лев неловко помял в руках свёрток. Сама бумага показалась ему дешёвой и жухлой на ощупь. Обидно, что на такой грамоте содержится итог долгих месяцев его мучений.

— Ага, Бор что-то болтал о завершении твоего обучения.

— Нужна ваша подпись, госпожа.

Кагорта указала неуверенному трубочисту на стопку писем на столике, ожидающей своей очереди. Руки у неё занимала тонкая лента бумаги, прочитать которую помешало появление трубочиста. Лев положил грамоту на столик и, так как иных приказов не последовало, замер у стены.

— Говорят, бумага стерпит всё, — огорчённо выдохнула Кагорта, прочитав послание в какой раз. — Как же воняет трусостью этот клочок. Почерк на нём принадлежит богатейшему человеку. Куда бы он ни заявился, перед ним тут же выстилают дорожку из лести и подхалимства.

Запиской Кагорта забила свою изящную трубку и плавным движением вытащила из широкого рукава пламя. Буквально голое дрожащее пламя. Как будто сорванный со свечи огонёк всё это время грелся в просторном балахоне и ждал своего выхода. Старуха запалила им трубку, подождала, пока записка истлеет, и глубоко затянулась.

— М-да, чистая трусость, — посмаковав дым, сказала Кагорта. — Без налёта каких-либо хитросплетений.

Глянув на Льва, старуха довольно оскалилась.

— Эй, что за порицание на твоём лице? Вы с Бабой Ярой недаром прижились под одной крышей. Она раз за разом наставляла меня в том, что нельзя из каждой вещи тянуть чувства. Твердила, что неприлично залезать к другому человеку в голову в поисках скрытых намерений. Сама-то она в то время походила на открытую книгу. Вычитывать мысли из её чар, словно встать навстречу лавине чувств. И она не чуралась этого ни в бою, ни в деле, ни в любви… и ненависти. Да, моя подруга была такой до того… до того, как покинула Собор. Скажи, трубочист, она говорит ещё обо мне?

Лев нервно сглотнул, живо перебирая в голове нужные слова:

— Говорила, что вы, госпожа, защитите меня. То есть защитите тех, кого примите за стены башни.

— Защита неразумных детишек — это то, ради чего создавался нами Собор. Мы вдохнули в пустые руины жизнь, выстроили на её основании сильную организацию, которой и царь не указ. Равенство и свобода мысли Трезубца вызывают зуд у многих дворцовых интриганов. Как же мы обожали их злить! Антонина своей неуёмной любовью вдохновляла нас каждый день. Но она ушла, а за ней Фока. И я осталась в одиночку бороться за наши общие идеалы. Как думаешь, справедливо?!