— Вот видите — и накопления вложите, и у вас ещё половина останется.
— К тому же эти территории совершенно не освоены… Эти дикие места не могут стоить настолько дорого! И наш флот критически зависит от сахалинской нефти. Не забывайте, наш премьер-министр — адмирал, он прислушается к мнению моряков!
— Советское правительство готово предоставить вам нефтяные, угольные и лесные концессии на самый длительный срок, и вы сможете их осваивать. Мы заинтересованы в инвестициях. И мы убеждены, что освобождённый труд — эффективней и принесёт инвесторам колоссальные выгоды…
* * *
Закончив с советским посланником, виконт вернулся в свою гостиницу, которая располагалась на другом конце города. Её охраняли двое слуг и ещё пятеро полицейских в штатском. Происшествий за время отсутствия не было.
Уже на первом этаже виконт расслышал перебранку тех, кто дожидался его возле номера.
На скамеечке в гостиничном коридоре сидели двое — европеец в молочно-белом костюме и японец в чёрном кимоно. Они отчаянно спорили на дикой смеси из японского и русского, но при виде Гото незамедлительно замолкли и подобострастно встали и поклонились.
В этом было одно из преимуществ жизни независимого политика. Отныне ты не был обязан докладывать кому-то о своих достижениях — а вот содержать прислужников вроде этих двух мог сколько угодно. Причём нередко расплачиваться с ними можно было не монетой, а обещаниями.
Виконт велел входить сразу обоим.
Костлявый и уже постаревший европеец в светлом костюме был Прокофий Хандорин, бывший колчаковец, подвизавшийся ныне при маньчжурской газете «Друг полиции». Он отвечал за связи с белогвардейской прессой.
— У меня для вас, гражданин Хандорин, готовый скандал, — произнёс виконт по-французски. — От вас — только оформить и подать. Будет великолепно смотреться в любой газете, которая отвечает вашему делу. Сообщите, что поведение Иоффе было таким, что все прежние русские дипломаты должны были перевернуться в гробу. Сказавшись больным, этот толстый еврей принимал представителей Японии развалившись в постели и в одной ночной рубашке. За жалкие сто пятьдесят миллионов йен (насчёт золота виконт умолчал) плюс аннулирование военных долгов этот красный бандит собирается продать японцам Северный Сахалин… Ну и дальше, в том же духе.
— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство! — Хандорин решил, что виконт — это приблизительно граф.
— Только не затрагивайте слишком сильно тему еврейства, — напомнил Гото. — Евреи — хоть и азиатский народ, но они невероятно мстительны. Известную вам войну финансировали евреи-банкиры из Соединённых Штатов, оскорблённые тем, что царское правительство допустило погромы. Всё, можешь идти!
— А ваше сиятельство изволит гривенник на извозчика…
— Я плачу тебе достаточно, скот! — рявкнул виконт, и бывший колчаковец ретировался. Два японца, оставшихся наедине, понимающе переглянулись — дескать, ничего не попишешь, с этими русскими иначе нельзя. А потом перешли к разговору.
Следующим был Фусэ Кацудзи, юркий политический аналитик «Осака майнити». Он специализировался по русским делам, и русская революция ему по-своему нравилась: она исправно поставляла порции интереснейших материалов. В своё время он бывал в Москве и брал интервью у Ленина, Сталина, Троцкого… Причём количество встреч, важность дел, которые они обсуждали, и восторгов советских вождей по поводу японской журналистики — возрастали с каждым пересказом.
— Для тебя скандалов нет, — сообщил виконт. — Нужно просто сказать читателям, что с Россией мы скоро подружимся и эх как заживём. Пусть все думают, что так думают все.
Оставшись в одиночестве, Гото уже собирался приказать готовить ванную, но тут в комнату пулей влетел его камердинер в белых перчатках. Губы верного слуги дрожали, не в силах удержать тайну, что рвётся наружу.
— Что такое? — нахмурился виконт. — Война объявлена?
— Никак нет. Из Токио телефонировали: на ваш дом совершено нападение членами Японской антибольшевистской лиги. Ультраправые экстремисты, против любых переговоров с Россией. Ваш старший сын дал им достойный отпор и теперь ранен. Однако его жизни ничто не угрожает.
— Вот оно как, — печально произнёс виконт и вдруг ощутил, что, подобно Иоффе, у него уже нет сил, чтобы стать с кресла. — Вот как оно…
Он ощутил себя вдруг очень-очень старым.
* * *
А что же Окава Сюмэй?
Он, очевидно, и тут был, как всегда, при делах.
О том, что он стал главным идеологом возрождения Азии, Окава узнал от агентов полиции. Рано утром к нему пришли двое в штатском, похожие, скорее, на усталых почтальонов, и объявили удивлённому публицисту, что его заслуги оценены по достоинству и отныне он под наблюдением. На всякий случай. Чтобы коммунисты не убили.
Проснувшиеся в соседней комнате студенты-индусы ничуть не удивились этому визиту. И ещё больше убедились в величии своего сэнсэя.
Тем временем Окава пытался осторожно выяснить, положено ли ему, раз уж он такого достиг, какое-нибудь жалование или пенсион? Ему самому, конечно, кроме бумаги и чернил ничего не надо, но надо же на какие-то средства вести агитацию среди других, не настолько развитых народов Азии.
Агенты полиции заверили, что никаких особых средств на великих людей правительство не выделяет. Ведь мыслители вроде Окавы Сюмэя — сами по себе национальное сокровище!..
К счастью, не одно государство интересовалось новоявленным владыкой умов. Уже через неделю пришло написанное на великолепной бумаге письмо от барона Асады. Барон просил о встрече со знаменитым мыслителем — в самых изысканных и безличных выражениях.
Род Асада происходил из тех же мест под Сакатой. Каких-то полвека назад отец барона отправился в столицу помогать императору совершать революцию. И помог достаточно, чтобы получить место в парламенте.
Так что фамилия Сюмэя была ему знакома.
Окава Сюмэй назначил ему встречу в одном из самых дорогих ресторанов тогдашнего Токио, как раз напротив сгинувшего Рокумэйкана. Он рассудил здраво, что раз барон решил финансировать правых — то и за ресторан заплатить не разорится.
И оказался совершенно прав.
Обед был накрыт во французском стиле — всего и понемногу. Барон пожевал морские гребешки, после чего попросил мыслителя прервать лекцию и прямо сказать — сколько он просит.
— Я ничего не прошу, — ответил Окава Сюмэй. — И моё тело, и моя жизнь принадлежат Японии и её императору.
— Превосходно, — ответил барон. — Я вижу, насколько вы безукоризненный патриот. Среди современной молодёжи это редкость. И я готов вам платить за то, чтобы вы убедили тех недоумков, которые к вам прислушиваются, что я такой же безукоризненный патриот, как и вы.
— А как быть, если вас начнут преследовать левые?
— А вы и для левых авторитет?
— Ну, я бы хотел объединить все патриотические силы в Японии.
— Когда объедините, — сказал барон, переходя к супу мисо, — будете получать в два раза больше.
Очень скоро Окава основал своё радикальное общество «Сакуран». Это были радикалы нового поколения, в костюмах и без драк с коммунистами. Высокоинтеллектуальная альтернатива всяким Чёрным и Зелёным Драконам, куда не стыдно заглянуть и начинающему политику, и высокопоставленному чиновнику, и студенту философского факультету, и управляющему из сети стандартных магазинов. Взгляды допускались, в принципе, любые. Главное — приходить трезвым и любить поговорить и поспорить.
Средств хватило даже на аренду типографии, где выходила серия книг теоретического направления и модный радикальный журнал «Острие меча Сакуры». Заполнить их материалом Окава Сюмэй не успевал: он пытался публиковать там стенограммы своих лекций, но становилось слишком заметно, как часто он повторяется.
Новые авторы нашлись среди других радикалов. Были это и журналисты, и отставные офицеры, и даже два буддистских монаха традиции Нитирэна: тощий, круглолицый и добродушный Ниссё и здоровяк Кита Икки, про которого вы наверняка уже где-то слышали.
