Афанасия Кузьминична была крайне удивлена, когда Балатьев появился в ее доме. Выслушав просьбу, горестно всплеснула руками и запричитала:

— Батюшки, где же вы раньше были, чего раньше не отозвались? Я только три дни как вакуированную туда с малятком привяла. От нескладица какая вышла… Вам хорошо было б, и соседи б возрадовались.

Кузьминична огорчилась искренне, и это еще больше расстроило Николая. И впрямь в том домишке жить ему было бы всего удобнее. Когда пришел, когда ушел — никому никаких беспокойств. И как он раньше про это убежище не подумал? Скорее всего потому, что Кузьминична была ему неприятна.

Уходя, с грустью посмотрел на дом Давыдычевых, в стенах которого ему бывало так тепло и радостно, и пожалел, что не удалось поселиться рядом. Он уже был уверен, что примирение со Светланой наступит, и так удобно было бы им забегать друг к другу.

Ни с того ни с сего налетел ветер, которого дотоле не было и в помине, стал разбрасывать в стороны крупитчатую снежную порошу. Николай обрадовался. Пусть заберется под воротник, в рукава, пусть остудит лицо. Авось станет легче.

Подошел уже почти что к центру поселка, когда до ушей донесся детский голос:

— Дядя Николай! Дядя Николай!

Оглянулся. К нему прытко мчалась девочка в распахнутом ватнике и в валенках на босу ногу.

Подбежав, схватила за руку, тараща светлые глазенки со светлыми же ресничками, выпалила в счастливом возбуждении:

— Мамка сказывала, чтоб ворочались.

— А квартиранты как?

— К себе в дом заберем. Все одно харчами делимся, будем одним котлом жить. Так перейдете? — Девочка замерла в ожидании согласия.

Николай потрепал ее по щеке.

— Тебя как звать?

— Надька.

— Что ж это ты — мамка, Надька? — пожурил Николай, застегивая пуговицы на ватнике. — Передай маме, Наденька, от меня спасибо.

Глаза девочки восторженно засветились.

— Так перейдете?

— Обязательно перейду!

Стыдно стало Николаю перед собой. Составил представление о Кузьминичне по двум малозначащим фактам, а сердце у нее оказалось добрейшее. В такую лихую годину при наличии своих детей принять в семью еще два рта — вот чем определяется человек, а не какими-то невинными беззлобными проделками.

В субботу вечером Николай перетащил свой незамысловатый скарб в протопленный, хотя пока еще не натопленный домик. На бревенчатой нештукатуренной стене над высокой деревянной кроватью повесил ружье, умылся в кухоньке над тазом из звонкого медного рукомойника, утерся чуть волгловатым после стирки, пахнущим морозцем домотканым рушником и, усевшись на скамью у некрашеного, но чисто выскобленного стола, ощутил ни с чем не сравнимое блаженство — наконец-таки у него появился свой угол. Никто сюда не ввалится, не будет галдеть днем и храпеть среди ночи, никто не станет докучать разговорами. Даже трогательная забота Ульяны стала ему невтерпеж. Что нет телефона — не беда, поставят — линия рядом, а пока будут вызывать из цеха нарочным, как повелось здесь издавна. Хуже, что нет радио. Без радио все равно что во тьме. Сейчас его не выключают с утра до ночи даже те, кто никогда ничего, кроме музыки да песен, не слушал. Что ж, покамест и эта халупа сгодится. К тому же колодец, банька, погребок в подворье. Все под руками. А там видно будет. Не век же ему вековать без своего жилья. Во всяком случае, насладится тишиной и покоем, создававшими иллюзорное ощущение, будто все житейские вопросы решены и никакие мытарства не ждут его впереди. Его состояние чем-то походило на состояние странника, который после долгого, мучительного пути наконец обрел желанный приют.

Утром он брился, уже не согнувшись в три погибели против маленького висячего зеркала в металлической рамке, которое Ульяна повесила не столько для кого-то, как для себя, а стоя в полный рост. Огладив подбородок рукой и убедившись, что он чист, внимательно рассмотрел свое осунувшееся за эти военные месяцы лицо и нашел, что не так уж оно изменилось. И норовистости не убавилось, и глаза не утратили живости. И вдруг у него появилось отчаянное желание увидеться со Светланой. Да, да, сейчас же, не откладывая больше ни на день и даже ни на час, покончить наконец с глупым, невольно возникшим разладом. В воскресенье она наверняка дома, ну а ради такого случая явится в цех позже.

Решение, родившееся столь внезапно, вызвало смешанное чувство суматошной радости и тревоги — от этой чудесной, но импульсивной девчонки можно ожидать чего угодно. Заторопился так, точно от скорости его появления зависел исход встречи. Поспешно достал из чемодана чистую, хоть и изрядно примятую рубаху, натянул ее на себя, облачился в единственный выходной костюм и выскочил, даже не накинув на плечи пальто. Долго ли тут — из калитки в калитку.

Его визит особого удивления не вызвал, отсутствие верхней одежды тоже — Афанасия Кузьминична уже успела похвастаться жильцом, — однако Клементина Павловна все же заметила, что так и простудиться можно.

— Ну уж — простудиться! — возразила Светлана тоном, не окрашенным никакими эмоциями. — Николай Сергеевич не только огнеупорный, но и хладоустойчивый.

Николай пожал супругам руки, а Светлане не посмел — кто знает, какой фортель она выкинет. Заметив его нерешительность, Светлана сама протянула ладошку, а на настороженно-вопросительный взгляд ответила легкой, чуть смущенной улыбкой.

— От имени нашей маленькой, но дружной семьи горячо поздравляю вас, Николай Сергеевич! — торжественно произнес Константин Егорович. — После такой статьи, может, и орденом наградят.

— Эх, Константин Егорович, — вздохнул Николай, — у металлургов еще не такое бывает. И награждать за подобные… Монетный двор не управится.

— А что вы насчет утренней сводки скажете?

— Я и вчерашнюю не слышал. В моем дворце радио нет.

— О, сейчас репродуктора не достать, — вторглась в разговор Клементина Павловна. — Самый дефицитный и дорогой товар. Два мешка картошки предлагают — и то не отдают. Впрочем… Постойте, постойте. В чулане у нас валяется какой-то подшибленный. Если сможете починить…

— А почему же не сможет, — ответила за Николая Светлана. — Печи спасает, а чтоб какую-то там говорящую шкатулку до ума не довести… Присаживайтесь, Николай Сергеевич, — в голосе девушки послышались знакомые Николаю задушевные нотки, — будем чаи гонять.

— Ожесточенные бои под Киевом, — доложил Константин Егорович чуть ли не с отчаянием в голосе. — Похоже, что не сегодня завтра…

Известие ошеломило Николая. За какие-то сутки такое ухудшение на фронте. Понуро склонился над стаканом.

— Под Брянском отбросили, а на Украину жмут, не дают опомниться, — продолжал Константин Егорович. — Что ж это получается? Тринадцатого — Кременчуг, четырнадцатого — Чернигов. Если так пойдет, то до конца сентября как бы в Донбасс не вскочили.

— Ничего, ничего, будет и на нашей улице праздник, — бодрячески молвила Клементина Павловна, но по пригасшему взгляду ее чувствовалось, что запас оптимизма, каким была переполнена в начале войны, сильно поиссяк. — А что слышно от ваших, Николай Сергеевич? Семья брата нашлась?

— Нет, все еще полное неведение. — О том, что на выручку к ним отправилась Лариса, Николай, естественно, умолчал.

— Как бы мама ваша вместо родичей гитлеровцев не дождалась, — высказал опасение Константин Егорович.

— Что ты, па! — возмутилась Светлана. — Отдать Донбасс — это проиграть войну.

Николай:

— Я тоже считаю, что Донбасс не отдадут ни в коем случае. Весь уголь, вся металлургия юга… Без этого — труба…

Кивок Светланы Николай воспринял как награду за единомыслие.

Заметив, что гость ни к чему не притронулся, Клементина Павловна придвинула к нему тарелку с оладьями.

— Хоть и пополам с картошкой, а все же съедобные.

— А сметанка? Николай Сергеевич гурман. — Опередив мать, Светлана сдобрила оладьи.

Этот жест Николай истолковал как хорошее предзнаменование. Похоже было, что восстановление мира не потребует от него тех усилий, к каким приготовился. И все же его не оставляло предположение, что Светлана вежлива при родителях, а стоит им остаться вдвоем — и маска радушия слетит с нее. Он уже знал, каким беспощадно жестоким бывает ее лицо, какой ледяной тон приобретает голос, когда чувствует или даже только полагает, что ее женское самолюбие уязвлено.